БИБЛЕЙСКИЕ МОТИВЫ В РАССКАЗАХ Л. АНДРЕЕВА «БАРГАМОТ И ГАРАСЬКА», «АНГЕЛОЧЕК»

Андреев вступает в литературу с рождественскими («святочными») рассказами «Баргамот и Гараська» (1898) и «Ангелочек» (1899), которые были написаны в традициях русского реализма XIX века. Однако классический сюжет переосмысливается автором, проходит сквозь его нравственно-религиозное мироощущение, приобретая новые, нехарактерные черты, связанные с реализацией, с одной стороны, христианских категорий, таких как категория «страдания», «смирения», «счастья», а с другой, с возникновением чувства «недоверия» к описываемым событиям.

В рассказе «Баргамот и Гараська» Андреев показывает, как атмосфера великого праздника — Христова воскресения — возрождает души блюстителя городского порядка Баргамота и его злейшего врага, балагура и пьяницы, Гараськи. При этом автор не склонен к идеализации героев и чувств, вызванных в них Пасхой, он подчеркивает, что они не осознают в полной мере значения праздника. Баргамот воспринимает его лишь на фоне хорошо накрытого стола с куличами и крашеными яйцами. Он не ощущает духовного единения с пушкарями, длинной вереницей тянущимися в церковь, напротив, душа его наполняется чувством гнева и зависти от того, «что они свободны и идут туда, где будет светло, шумно и радостно, а он торчи тут, как неприкаянный» [2, с. 40]. Городовой скептически смотрит на «сияющих» мужиков, так как «завтра всему этому великолепию предстояло частью попасть на стойку кабаков, а частью быть разорванным в дружеской схватке за гармонию» [2, с. 40]; не испытывает духовного подъема от звона колоколов, разносящих весть о воскрешении Спасителя; все мысли и ощущения героя в этот светлый день переданы автором в первой фразе: «сосало под ложечкой». Чувство голода и желание удовлетворить его, а не стремление к душевному возвышению, руководят героем.

Однако, Андреев подчеркивает, что «праздничное, светлое настроение, разлитое по необычайно тихой и спокойной улице» [2, с. 39] затронуло Баргамота, который в этот день стремится быть с семьей и трепетно хранит за пазухой мраморное пасхальное яичко для сына Ванюшки, предвкушая радость ребенка от подарка. Это же настроение сдерживает Баргамота от рукоприкладства по отношению к уже успевшему напиться с утра Гараське.

В день Великой Пасхи даже пьяница Гараська считает совестным ругаться и скандалить, он тих и благодушен, «совмещая удивительным образом самоуверенность и даже дерзость с КРОТОСТЬЮ» [2, с. 43] (выделено мной — П.А.). Атмосфера всеобщей радости вызывает у героя желание похристосоваться яичком со своим злейшим врагом в обычные, будние, дни — Баргамотом.

Именно пасхальное яичко, разбитое по неосторожности городовым, становится тем «чудом», которое, по словам О. Михайлова, меняет «если не судьбы, то по крайней мере душу и мировоззрение героев» [5, с. 233]. И для Баргамота, и для Гараськи оно приобретает символическое значение: подобно чуду воскрешения Спасителя, разбитое яичко возрождает потаенные чувства в героях. Каждого охватывает целая буря ощущений, каждый по-своему переживает потерю: Гараська совершенно искренне льет слезы, Баргамот же осознает, что в «недрах его дюжего тела, что-то назойливо сверлило и мучило» [2, с. 44]. А мучает городового совесть за обиду, нанесенную Гараське, в этот светлый день.

«Вот к чему, стало быть, вел Гараська: похристосоваться хотел, по христианскому обычаю, яичком, а он, Баргамот, его в участок пожелал отправить. Может, откуда он это яичко нес, а теперь вон разбил его. И плачет» [2, с. 43].

Постепенно страдания Гараськи Баргамот переносит в себя и ощущает их как свои собственные: ужасом представляет, что бы он чувствовал, если бы разбилось мраморное яичко для Ванюшки, и становится «жалок ему этот человек, как брат родной, кровно своим же братом обиженный» [2, с. 44].

Возникновение кровных уз, душевное единение героев в ощущении общего страдания (пусть даже только из-за разбившегося яичка) — вот то чудо, способное, с точки зрения Андреева, возродить нравственные принципы героев. Писателю важно проследить, как атмосфера великого праздника рождает христианские чувства жалости к ближнему, сострадания его горю, милосердия, способные примирить даже злейших врагов.

Находясь в гостях у Баргамота, Гараська испытывает бурю эмоций: изумление, неловкость, ошарашенность, — на фоне которых рождается, впервые за всю его жизнь, ощущение никчемности своего постыдного существования. «Ему так совестно, что хоть сквозь землю провалиться. Совестно своих отрепий, совестно своих грязных рук, совестно всего себя, оборванного, пьяного, скверного. < ... > Так невыносимо дрожат эти заскорузлые пальцы с большими грязными ногтями, которые впервые заметил у себя...» [2, с. 45]. Впервые в жизни Гараська чувствует себя не пьяной рванью, а ЧЕЛОВЕКОМ, и обращение к нему по отчеству сметает последние преграды в израненной душе: «Из груди его вырывается снова тот жалобный и грубый вой, который так смутил Баргамота» [2, с. 45]. Плач Гараськи — свидетельство того, что герой нравственно жив, что он понял, или, по крайней мере, встал на путь осознания своих ошибок.

Духовно живым оказывается и Баргамот, у которого присутствие за его столом Гараськи вызывает не меньшее изумление и растерянность. Городовой так же, как и Гараська, оказывается перед открытием христианских чувств доброты, милосердия и сострадания в своей душе, перед той стороной православной морали, которая до этого была ему закрыта: каждый хочет человеческого отношения к себе, нуждается в поддержке и понимании. «Да разве мы не люди!» — эта мысль как молния пронзает героев «Баргамота и Гараськи», она заставляет пошатнуться их сложившееся мироощущение [5, с. 233]. А возникнуть она могла лишь в канун православного праздника.

Возрождение духовно-христианских заветов в героях становится для Андреева настоящим пасхальным чудом. Однако, будучи реалистом, автор сомневается, что столь теплые отношения между героями сохранятся надолго. Открытая концовка рассказа дает читателю понять, что на следующий день все станет на свои места: Гараська будет продолжать пить и скандалить, а городовой Баргамот успокаивать «пьянчужку» кулаками, провожая в участок. Мир между героями столь же хрупок как пасхальное яичко, но и читатели, и Андреев ценят те чувства, которые пробудились в городовом и пьянице, объединив их общим страданием.

Но следует отметить, что «умненькая улыбочка недоверия факту», которую впервые заметил в творчестве Андреева М. Горький, не позволяет писателю привести своих героев к Богу. Они не осознают в полной мере значения православия в их жизни, а религиозная тематика и символика занимают в повествовании второстепенное значение, автор не видит для своих героев пути к Всевышнему, ему важны реальные, земные, человеческие чувства, возникшие в душе Баргамота и Гараськи. Именно эта позиция Андреева и отличает его рассказы от произведений писателей-гуманистов XIX века.

Более осознанно прозаик к вопросу Бога в душе человека подходит в рассказе «Ангелочек» (1889), который так же относится к пасхально-рождественскому жанру. Связь произведения с «Мальчиком у Христа на елке» Ф.М. Достоевского очевидна, однако Андреев, в отличие от своего предшественника, «пародирует» традиционный рождественский сюжет [4, с. 84]. На первом месте по-прежнему стоит воскрешение человеческой души после встречи с чудом — рождественским ангелочком. Однако в рассказе уже видна попытка осмысления христианских категорий «страдания», «смирения», «счастья», чего мы не наблюдаем в «Баргамоте и Гараське».

Жизнь простого мальчишки Сашки в полном смысле слова напоминает ад: вечно пьяная мать, больной чахоткой отец, отсутствие будущего, нищенское существование... Но Андреев уже с первых строк подчеркивает, что страдания, грубость окружающего мира не уничтожили чистую детскую душу. Сашка «не мог спокойно отнестись ко злу», которое для него ассоциируется с гимназией, несправедливостью учителей, насмешками сверстников; он остро чувствует переживания отца из-за несложившейся жизни и потерянной в молодости любви. Однако мальчик не знает, как исправить, перекроить этот ряд несправедливых явлений действительности, выход он видит только в бунте против жизни, против самого существования. Вся грубость его поведения, кажущееся безразличие к жизни — бунт против мира, наполненного ужасом несправедливости. Сама жизнь для Сашки — страдание, которое он стремится прекратить

Существование Сашки лишено веры в Бога, надежды, поэтому-то он и не видит ничего лучшего, как «мстить» окружающим за свое несчастье [1, с. 47]. Мальчик бродит во тьме в поисках спасительного света, но не осознает, что спасение придет лишь через слияние человека с Всевышним. Страдание становится для героя единственно возможной формой существования; оно не воспринимается оставленной Богом душой как путь к счастью, духовному исцелению.

В связи с этим и христианское смирение с невзгодами и трудностями, как выход из тьмы, не приемлемо для автора и его героев. Подобный взгляд приводит Андреева к замене смирения на бунт, который, как окажется впоследствии, будет борьбой не только против жизненных несправедливостей, но и против Бога.

Однако, в раннем творчестве писатель все еще надеется на возрождение в душе нравственных ценностей через приход человека к Христу и его заповедям. Поэтому «Ангелочек», пожалуй, единственный рассказ Андреева, в котором христианская категория «счастья» осмысливается с традиционных, православных позиций: счастье заключается не в благополучии бытовом, земном, а в согласии с самим собой, с Богом. Сашка не ощущает удовлетворения и мира в душе, находясь на празднике у Свечниковых, понимает, что он чужой здесь, видит всю фальшь и неискренность происходящего события. Да и сам автор пародирует праздник Рождества Христова, показывает ложность тезиса «во Христе все люди — братья» [4, с. 83]. Нет, не братья, если в душе отсутствует искреннее ощущение единения друг с другом, верой в Бога. Потому-то и кажется Сашке и праздник, и окружающие его люди, и елка, ослепляющая «своей красотой и крикливым, наглым блеском бесчисленных свечей» [1, с. 52] чужими, враждебными. Душевная пустота пугает его, и «казалось, что чьи-то железные руки взяли его сердце и выжимают из него последнюю каплю крови» [1, с. 52], оставляя черную бездну одиночества.

Вернуть ребенку смысл жизни, блеск в глазах оказался способен лишь восковой ангелочек, спрятавшийся в ветвях Рождественской ели. Именно ангелочек становится символом новой жизни для героя, способен зародить веру в душе Сашки. Интересно, что открыто Андреев не призывает героев и читателей к Богу, однако весь смысл рассказа сводится к тому, чтобы «увидеть свет — тихий и ясный, подобный евангельскому, который «во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин., 1,5)» [3, с. 11], да и выбор в качестве религиозно-библейского символа ангелочка не случаен.

Восковой ангелочек для Сашки становится вестником божьим, и подобно тому, как Ангел Господень явится к «бедной сироте Марии», он спускается к мальчику, одаривая его надеждой на счастье: «Лицо ангелочка не блистало радостью, не туманилось печалью, но лежала на нем печать иного чувства, не передаваемого словами, не определяемого мыслью и доступного для понимания лишь такому же чувству. Сашка не осознавал, какая тайная сила влекла его к ангелочку, но чувствовал, что он всегда знал его и всегда любил, любил больше, чем перочинный ножичек, больше, чем отца, чем все остальное» [1, с. 52]. Сашка не понимает в полной мере, что ощущения, терзающие его при взгляде на восковую фигурку, — это чувства израненной души, постепенно встающей на путь к счастью с Богом.

При этом автору важно показать, что душа ребенка из бедной семьи намного восприимчивее и трепетнее, нежели у детей Свечниковых. Именно Сашке даровано осознание истинного значения праздника Рождества Христова, в то время, как окружающие его наряженные мальчики и девочки воспринимают лишь его внешний блеск и мишуру. Возрождение души из пепла неверия и ненависти к жизни — вот истинный смысл Рождества, а осознание человеком необходимости верить, с точки зрения Андреева, способно перевернуть мир: «Казалось, что когда нежные крылышки ангелочка прикоснутся к впалой груди Сашки, то случится что-то такое радостное, такое светлое, какого никогда еще не происходило на печальной, грешной и страдающей земле» [1, с. 55]. Чувство «неземной радости» от прикосновения к Богу (пусть и не осознанной героем в полной мере), слезы, «непривычные к свету», сияющие глаза ребенка — вот настоящее Рождественское чудо.

Андреев подчеркивает, что исцеляющая сила воскового ангелочка — символа православия и православной веры — настолько велика, что способна объединить людей между собой. И если в «Баргамоте и Гараське» братские чувства у героев возникают на фоне общего горя из-за разбитого пасхального яичка, то в «Ангелочке» люди объединяются при виде одухотворенности в лице Сашки, можно сказать, герои неосознанно принимают Бога. Исчезает пропасть между богачами Свечниковыми и бедным подростком Сашкой, возвращается христианское, неискаженное понимание Рождества (обогреть души окружающих, дать приют страждущим не потому, что так принято, а из-за внутреннего желания делать добро), которое возможно лишь в единении человеческих сердец с православными заповедями: «И перед сиянием его лица словно потухла сама нелепо разукрашенная, нагло горящая елка, — и радостно улыбнулась седая, важная дама, и дрогнул сухим лицом лысый господин, и замерли в живом молчании дети, которых коснулось веяние человеческого счастья» [1, с. 55]. В результате, в рассказе выявляется созданная Андреевым оппозиция между миром реальным и искусственным, истинным и ложным пониманием Рождества. При этом религиозно-библейский символ ангелочка уподобляется Ангелу Господню, сошедшему на землю с целью даровать веру людям. Он — носитель жизненной, духовно-нравственной истины в рассказе, и ему противостоит образ «наглой» рождественской елки, которая подобна мишуре, застилающей глаза героям. Противопоставляя ангелочка рождественской елке, Андреев задается вопросом: «Что победит: добро или зло, Бог или Дьявол?» и встает на твердую позицию: истина только в вере в Христа.

Таким образом «Ангелочек» — одно из немногих произведений, в котором Андреев традиционно осмысливает христианскую категорию «счастья», а категории «страдания» и «смирения» проходят сквозь призму его критики, поскольку он считал земные тернии человека несправедливыми. Призыв к воскрешению Бога в душе каждого переплетается с намеченным, но развившимся в дальнейшем творчестве, мотивом противостояния ему.

И если в «Ангелочке» этот мотив приобретает форму протеста против несправедливости окружающей действительности, то в дальнейшем творчестве он перерастет в богоборческие настроения. Как и в «Баргамоте и Гараське» писатель не приводит героев окончательно к вере (хотя, отметим, в «Ангелочке» Андреев был наиболее близок к этому), дает им надежду, а потом безжалостно отбирает, оставляя один на один со страданиями. Подобная художественная разработка проблемы Бога в душе человека обусловлена тем, что в ранних произведениях писатель не ставит своей целью со всех сторон осмыслить данный вопрос. Ему важно показать исцеляющее влияние на душу человека православия, но в результате нравственные чувства добра, милосердия, любви к ближнему выступают как пример наивысшего подъема человека, а мысль о вере в Бога занимает второстепенное место, она, как таковая, не осознается героями Андреева.

Список литературы:

1. Андреев Л.Н. Избранное / Сост. вступ. ст. и примеч. В.М. Богданова. — М., 1988. — 336 с.
2. Андреев Л.Н. Повести и рассказы. — Куйбышев, 1981. — 512 с.
3. Арсентьев Д. Кто обманывает Иуду? К изучению в 10-м классе рассказа Л. Андреева «Иуда Искариот» // Литература. — 1997. — №. 7. — С. 11—12.
4. Басинский П.Ф., Федякин С.Р. Русская литература конца XIX — начала ХХ века и первой эмиграции: Пособие для учителя. — М., 1998. — 528 с.
5. Михайлов О. На перепутьях реализма и модернизма (о Леониде Андрееве) // Михайлов О. Страницы русского реализма (Заметки о русской литературе ХХ века). — М., 1982. — С. 231—241.