ОБРАЗОВАНИЕ И БЫТ В ЖЕНСКОМ ИНСТИТУТЕ В РОССИИ СЕРЕДИНЫ XIX ВЕКА (ПО ВОСПОМИНАНИЯМ А.В. СТЕРЛИГОВОЙ)

В России начало женского образования для высших слоев общества было положено учреждением Смольного института (в 1764 г.) и в первой четверти XIX в. закрытыми учебными заведениями ведомства императрицы Марии Федоровны. В институтах благородных девиц могли обучаться особы дворянского происхождения [2, с. 107]. С начала XIX века оформились две самостоятельные ветви женского образования — закрытые, подчиненные ведомству императрицы (Сиротский институт, Смольный институт, Екатерининский институт и другие институты благородных девиц, Александровские училища, Мариинские институты) и открытые (приходские школы Министерства народного просвещения, частные пансионы и школы) [2, с. 108]. В 1843 году система сословного образования дополнилась училищами для девиц духовного звания, в которых обучались дочери духовенства (с 1868 года — епархиальные женские училища). Создание в 50—70-е гг. XIX в. открытых женских училищ ведомства Министерства народного просвещения, женских гимназий и прогимназий значительно демократизировало процесс получения начального и среднего женского образования, но роль сословных учебных заведений была по-прежнему значительна.

Внутренняя жизнь закрытых женских заведений регламентировалась официальными положениями. В тоже время восприятие воспитанницами процессов образования и воспитания естественно имело свои особенности, связанные с индивидуальными чертами характера и теми ожиданиями и представлениями, которые имелись у воспитанниц при поступлении в институт. В этой связи воспоминания воспитанниц имеют значение с точки зрения внутренней субъективной оценки интересующих нас процессов. Предметом исследования является процесс образования и воспитания в женских институтах в России в XIX веке.

Одной из воспитанниц Екатерининского Института благородных девиц была Анна Владимировна Стерлигова. Она вошла в историю только благодаря оставленным воспоминаниям и ничем больше не прославилась. Воспоминания, оставленные воспитанницей, охватывают период 1850—1856 гг. Впервые они были опубликованы в журнале Русский архив в 1898 г [1, с. 575—631]. Биографические сведения присутствуют только в воспоминаниях, других источников найти не удалось. Некоторые воспоминания А.В. Стерлигова писала по памяти, другие — были записаны в ее ежедневном журнале, который она вела с поступления в институт, т. е. с августа 1850 года. А.В. Стерлигова пережила много трудностей перед поступлением в институт, обладала замкнутым характером, не любила ни танцев, ни музыки, но обожала чтение [4, с. 69].

Родилась Анна Владимировна Стерлигова (по рождению Дубровина, 1839 — не ранее 1878 года) в довольно богатой семье, отцом её был Владимир Иванович Дубровин — поручик. Отец имел полторы тысячи душ крестьян в Калужской губернии Масальского уезда и более десяти тысяч десятин земли, он являлся человеком образованным и умным. Потомственной дворянин Псковской губернии он остался сиротою семи лет. Его опекун генерал Сергей Васильевич Непейцын отдал Владимира Ивановича и трех старших его братьев в корпус, а единственную сестру в Смольный институт. Анна Владимировна вспоминает, что отец был не доволен воспитанием сестры и говорил, что никогда ни одну из своих дочерей не поместит в Институт; но вышло иначе. Когда отец достиг совершеннолетия, он продал свою часть имущества братьям, а сам купил семнадцать деревень у графа Орлова и Новосельцевой. С покупки этого имения и начались бедствия семьи Анны Владимировны [4, с. 69—70].

Не подозревая обмана, отец в 1839 году совершил купчую в Московской гражданской палате, поехал в купленное имение, выбрал место под усадьбу и приступил к постройкам и разным улучшением, назвав сельцо Владимирским. Отец построил церкви, больницу, училище для крестьян. Позже выяснилось, что еще в 1817 году на имение графа Орлова было наложено запрещение. Владимир Дубровин начал протестовать, и дело дошло до Сената. Отчаявшись, он решил поехать к самому императору Николаю и просить у него помощи. Отец умер в возрасте тридцати семи лет от нервного расстройства, так и не встретившись с императором [4, с. 72—73]. Мать Анны решила продолжить дело покойного мужа и добиться справедливости. Взяв детей и несколько человек прислуги, она отправилась в Петербург, для чего ей пришлось продать некоторые имущество. Узнав цель приезда — процесс с графами Паниным и Орловым, — все знакомые отказались помочь матери, а для взятки у нее было недостаточно денег [4, с. 75—76].

Мать Анны была уверена, что если дело будет известно императору, то оно благоприятно для их семьи закончится, и все страдания прекратятся [4, с. 77]. Ведь как говорили и верили в то время: «император справедлив и велик душой». Но поданное государю прошение было подменено и уничтожено.

Матери удалось подать прошение через канцелярию наследника-цесаревича. Благодаря хлопотам гофмаршала двора Его Императорского Высочества Василия Дмитриевича Олсуфьева, императору Николаю о деле Дубровиных наконец докладывал сам цесаревич. Граф Орлов был очень любим императором, и наследник долго не решался делать доклад Николаю, боясь встретить недоверие. После того как наследник-цесаревич обратился с докладом к Императору, дело семьи Дубровиных пошло в ход. Государь был поражен поступками своих приближенных. Сенат не разбирал дело несколько лет, пока не получил на это высочайшее повеление. После долгих прений Сенат большинством голосов принял решение возвратить имение Дубровиным, сняв запрещение и предоставив потерпевшим право искать убытки за неполучение всех доходов с имения в продолжение десяти лет [4, с. 79—80].

По решению императора детей семьи Дубровиных определили на казенный счет: сына Николая — пансионером в гвардейскую школу, Анну — пансионеркой в Екатерининский петербургский институт, Ивана — пансионером в Великого князя Константина Морской корпус, Елену — в Смольный институт [4, с. 79]. Именно таким образом Анна Владимировна Стерлигова и попала в Екатерининский институт.

Весной 1850 года Анну, как зачисленную пансионерку, отправили в Екатерининский институт. Анна оказалась в Институте в возрасте двенадцати лет. Она чувствовала себя очень одинокой, ей было тяжело привыкать к начальству, порядкам, правилам Института. Анна с ранних лет институтской жизни начала писать журнал, где записывала свои искренние переживания, которыми не делилась в силу своего скрытного характера.

После экзамена Анну определили во второе отделение младшего класса и сдали пепиньерке, она привыкала со слезами к белью, к твердому жесткому платью, к кислому хлебу, от которого у нее болел рот, к раннему подъему по звону колокольчика, после чего все бежали умываться [4, с. 83].

Анна оставила описание интерьера помещения, в котором жили воспитанницы: в дортуаре стояло в ряд пятнадцать кроватей, между кроватями по середине был широкий проход. С другой стороны ряд кроватей от окон и стены отступал на полтора аршина, именно здесь в праздничные и табельные дни они с девочками беседовали, читали и делили гостинцы. Между кроватями стояли дубовые столики с ящиками, где лежали принадлежности туалета. Ящик запирался на ключ, который воспитанницы должны были носить в кармане, а если ключа в кармане не оказывалось при внезапной ревизии, то виновные подвергались наказанию: стоять у доски в классе до прихода учителя. Такому наказанию Анна однажды тоже подверглась. В Институте работали горничные, которые причесывали девочек и убирали кровати [4, с. 84].

За девочками следила классная дама, которая осматривала их внешний вид, прически, чистоту ногтей, в общем, все, вплоть до бантика на переднике.

В Институте прививали любовь к религии, молитвы читались утром и вечером. На вечерней молитве не раз присутствовали высочайшие особы. После чтения утренней молитвы классная дама или пепиньерка вели воспитанниц в столовую пить сладкий чай с булочкой. После чая их отводили в класс, где обязательно сидела пепиньерка, которую в 9 часов сменяла классная дама. Учитель входил в класс по звонку. Если классной дамы в классе не было, учитель не мог войти в класс.

В 12 часов начинался обед. Процессу принятия пищи в воспоминаниях уделено особое внимание. Процесс питания, как и все в институте, был предельно регламентирован и представлял собой особый ритуал.

Девочкам во время обеда даже шепотом запрещалось делиться впечатлениями по поводу кончившихся уроков, в противном случае — их наказывали. На обед всегда давали три блюда, на ужин — два. Всегда рассаживались в том же порядке, что и за утренним чаем. После прихода всех классов и прочтения молитвы, дежурные пели «Отче Наш». Горничные вносили оловянные миски, ставили их посередине стола, и две девочки раздавали суп, каждая на свою сторону; с оловянных блюд таким же способом раздавали жареное блюдо и пирожные. Ложки в заведении были серебряные, а тарелки фаянсовые. По окончании обеда и прочтения молитвы уходили тем же порядком, старший класс по отделениям впереди, а потом младший класс с дамами и пепиньерками.

После обеда отдыхали, брали уроки музыки, готовились к урокам, делали, что хотели, кроме наказанных воспитанниц, а потом, по звонку колокольчика, усаживались каждая на свое место, ожидая учителя. В половине четвертого его сменял другой, а в пять часов отправлялись пить чай к классным дамам. Анна тоже участвовала в чаепитиях у своей классной дамы, баронессы Ган.

В шесть часов, по звонку, садились по местам готовить уроки, метили свое белье, вязали чулки. В старшем классе многие не имели свободных часов. С 6 до 8 часов два дня в неделю были танцы, два дня — церковное пение, два дня — светское пение, оставался свободным один вечер субботы.

Поужинав в восемь часов, возвращались в дортуары. Здесь молись, умывались и, приведя в порядок свой белый передник и все аксессуары к нему, ложились спать. Белые чехлы с кроватей специально убирали две горничные [4, с. 85—86].

После ухода классной дамы воспитанницы долго переговаривались между собой, перебегали одна к другой, чтобы передать что-нибудь секретное или окружали всю ночь горевший ночник, чтоб прочитать запрещенную книгу. Часто классная дама прерывала всё это, наказывая весь дортуар. В старшем классе было свободнее, воспитанницам позволяли сидеть и готовить уроки до двенадцати часов, в особенности во время инспекторских экзаменов. Девочки имели свечи, подсвечники и фонари [4, с. 87].

Классными дамами Анны были баронесса Ган и мадмуазель Потемкина. В их обязанности входило: репетировать уроки с девочками, у них хранились деньги, к ним надо было обращаться с просьбой о покупке тетрадей, лакомства и т. д. У них пили чай и писали под их контролем письма родителям [4, с. 87].

Анна была преуспевающий ученицей, одной из лучших, но немного слаба здоровьем, часто ночевала в лазарете. Классные дамы требовали строго и педантично с вверенных им девочек выполнения их обязанностей, но и не обделяли их любовью. В институте была одинаковая справедливость ко всем ученицам. По мнению Анны, честность и справедливость царствовали в институтах отчасти и потому, что они находились под контролем принца Петра Георгиевича Ольденбурского и часто посещались императрицами [4, с. 88].

В конце года в институте проходили инспекторские экзамены в присутствии начальницы, инспектора и учителя соответствующего предмета. Иногда приезжал кто-либо из попечителей (вице-президент совета детских приютов в Петербурге граф А.М. Борх или принц Ольденбургский) или министр народного просвещения А.С. Норов. В продолжение трех лет, как пишет Стерлигова, во время обыкновенных уроков они неоднократно удостаивались посещений высочайших особ, как своих, так и иностранных.

Первый год экзаменов маленького класса был самый «пустяшный» [4, с. 89]. Девочек награждали кокардами за их успехи. В классе стоял стол, на котором лежал журнал с фамилиями девиц; в нем учителя выставляли баллы за ответы. В классах перед дубовым столом, разделявшимся на два пюпитра, сидели по две ученицы, на изящной дубовой скамейке. В столах были ящики, где каждая девочка отдельно прятала свои книги, тетради и прочие учебные мелочи и пособия, за порядком и чистотою ящиков строго смотрели [4, с. 90]. Успехи и провалы учениц записывались в рапорт, большую переплетенную книжку, это был некий домашний отчет [4, с. 91—92].

Анна Владимировна рассуждая, об институтском образовании говорила: «На мой взгляд, не осуждать следует институтское воспитание, а благословлять императриц Марию Феодоровну, Александру Феодоровну и Марию Александровну, принца Ольденбургского и других лиц, неусыпно заботившихся о нашем образовании и содержании, следивших за успехами и за справедливостью начальства и старавшихся все упростить и улучшить» [4, с. 94].

В институте отмечались праздники, с угощениями, танцами и пением, на которых присутствовали высочайшие особы.

Многие девочки дружили объединениями, которые назывались «кучками», если кто-то был именинницей, то остальные члены «кучки» дарили ей подарки, свои дни рождения разрешалось отмечать в комнатах классных дам [4, с. 99].

Сад, в котором девочки гуляли до 1853 года, был разделен на две половины, старший класс свободно гулял по всему пространству, а маленькие не смели гулять в саду на половине старших, даже не могли ходить вблизи [4, с. 102]. Девочек по поручению императрицы иногда вывозили во дворец.

С новыми классными дамами Араловой и Петровой началось более сложное и трудное обучение. Учителя сменились профессорами, курс учения пошел серьезно и дельно, требовали внимания и усиленных занятий. Учебных книг не было, кроме Закона Божия, составляли и записывали лекции учителей сами девицы. По каждому предмету хорошая ученица вела свои записки, по которым многие потом и учились. В первых отделениях программа преподавания была пространнее, и профессора были разные; только один законоучитель и духовник оставался один и тот же во всех отделениях и классах. Это был Дмитрий Максимыч Максимов, человек «образованный и исполненный чрезмерной снисходительности и любви к своим духовным детям». «У каждой из нас была тетрадь заметок, где я вписывала все, что рассказывал батюшка, его разные замечания и объяснения на непонятные нам славянские слова», — вспоминает Анна [4, с. 106].

Девочкам в институте преподавали русский язык, историю, географию, естественную историю, математику, французский и немецкий языки, пение, танцы и рисование. Многие прочитали жития святых. Иногда присутствующие на уроках высочайшие особы могли остановить и задать какой-нибудь вопрос из пройденного курса.

За все время пребывания Анны в Институте инспектор и учителя не позволяли себе делать никаких замечаний девицам, но зато выговоры и замечания они слышали в изобилии от инспектрис, классных дам и пепиньерок, а иногда за такие пустяки, о которых не стоило и говорить. Это только озлобляло провинившуюся, но никак не исправляло ее [4, с. 114].

Во время пребывания в институте воспитанницы не были лишены информации о событиях, происходящих за его пределами. Так слух о Восточной войне давно беспокоил девушек и тяготил их: у каждой болело сердце за близких, родных или знакомых. Неудачи войны, по воспоминаниям Анны, огорчали и оскорбляли чувства, и воспитанницы старались по мере сил быть полезными: щипали корпию, шили рубашки для раненых, устроили лотерею из своих работ и собрали до тысячи рублей, отосланных им в помощь [4, с. 116].

В феврале 1855 года в институте начали говорить о болезни императора. Когда он скончался, по воспоминаниям Анны: «непритворные слезы лились у многих» [4, с. 121].

Общение с внешним миром проходило в основном через посещение института придворными особами и попечителями и путем обменами подарками и гостинцами. В продолжение трех лет старшего класса ученицы готовили подарки для подношения царственным особам, в том числе иностранным, которые всегда присылали гостинцы. Более всего Анне были памятны посылки конфет и мороженого от императриц, принца Ольденбургского и персидского шаха, который прислал несколько пудов конфет с чудными картинками и вещицами. Шаху преподнесли вышитую подушку [4, с. 118].

В 1855 году усиленно начались и научные занятия: девочки сильно боялись инспекторских экзаменов, где производилась действительная оценка знаний. Окончив инспекторские экзамены, девицы были совсем спокойны в ожидании царских и публичных: здесь уже не предстояло опасности провалиться; заранее каждая знала, что будет отвечать. На это обыкновенно составлялись советы учителей, которые делили девиц. Иногда не обходилось и без споров между ними: каждому учителю хотелось, чтоб у него отвечала лучшая воспитанница. На публичных экзаменах посторонние вопросы редко предлагались. На царских экзаменах императрица, особы царской фамилии и другие почетные лица, с ее разрешения, задавали вопросы, иногда совсем неожиданные, на которые следовало отвечать с толком, чего сами учителя очень боялись. Публичные и царские экзамены были только исполнением торжественных обычаев, на которых присутствовали царские особы, родные и знакомые. Но репетиции к ним изводили: как встать, как подходить, отходить, брать билеты, делать ровно и грациозно реверанс и прочие мелочи. На этих экзаменах, продолжавшихся три дня, присутствовали принц Ольденбургский, министр народного просвещения, генерал Броневский, граф Борх, а на Законе Божием — духовные светила церкви. Институток вызывали по алфавиту к столу по десять в ряд, и они отвечали по вопросам или по билетам [4, с. 119]. Родителей и знакомых пускали на экзамены только по билетам, выдаваемым институткам по их просьбе. Анна вспоминает, что в 1855 году из института выпускалось 145 девиц, при этом многих, больных или не желавших экзаменоваться, родные забирали еще до экзаменов [4, с. 121—122].

Особое внимание в воспоминаниях уделено выпускному балу. По причине годовщины смерти императора 18 февраля 1856 года пышный бал в Зимнем дворце отменили, но там прошли царские экзамены, потом играла музыка, были пение и танцы. Анна пишет, что дня выпуска ждали с нетерпением, но когда он наступил, у большей части выпускниц появилась на лицах задумчивость и даже грусть. Жаль было и родных институток, и классных дам, и начальство [4, с. 122—123].

Десять лучших учениц награждались в апартаментах императрицы-матери собственноручно Александрой Федоровной, остальные девицы получили золотые и серебряные медали из рук Марии Александровны [4, с. 124].

В год выпуска Анны десять воспитанниц получили золотые, десять серебряные медали и две браслеты, которые давались девицам, поступившим в старший класс, учившимся прекрасно, наравне с шиферницами, но бывшим менее трех лет в Институте, а потому, не имевшим права на шифр. Выпускниц после вручения наград отвели в зал, уставленный рядами стульев; посредине стояли рояли, на которых исполнялись те же пьесы и теми же воспитанницами, что и на публичном экзамене, затем были пение и танцы [4, с. 125]. В зале присутствовала почти вся царская фамилия. Каждая из девиц получила по бонбоньерке с конфетами. В другом зале ужинали все начальствующие лица и учителя Института.

День выпуска был «желанный и памятный всем». После молебна девочки переоделись в собственные платья, ходили прощаться с mаmаn, инспектрисами, классными дамами и со своими «обожательницами» в младший класс. Когда началось окончательное прощание друг с другом, тогда повсеместно послышались рыдания и уверения в дружбе, обещания не забывать друзей, писать и пр. Даже после выпуска, пишет Анна, когда ей приходилась встречаться с девочками, она испытывала только радость и внимание с их стороны, несмотря на то, что многие по своему статусу стояли очень высоко, но всегда старались помочь советом, а многим помогали и деньгами [4, с. 126].

Вот так Анна Владимировна провела пять с половиной лет в стенах петербургского Екатерининского Института. Она испытала разные чувства, пережила одиночество, помощь со стороны других воспитанниц и институтского персонала. Анна была рада, что ей удалось обучаться в стенах этого заведения. Она поняла религию и научилась молитве, прониклась любовью к царю и Отечеству. Несмотря на то, что девиц воспитывали в строгости, многое им не позволяли, иногда даже встречи с родными, мало кто жалел о том воспитании и образовании, которое они смогли получить.         

Анна Владимировна довольно полно описала, как проходила ее жизнь в Екатерининском институте. В начале ей пришлось нелегко, она долго не могла адаптироваться к отсутствию близких людей, к жизни по расписанию: просыпаться, завтракать, обедать, гулять, учиться. Она не всегда была довольна едой, особенно, когда впервые ей дали хлеб, оказавшийся кислым, который в их семье никогда не ели. Анна описала и обычные события прожитых в институте дней и наиболее яркие, запомнившиеся ей сюжеты (встречи с представителями царской фамилии, совместные праздники). Мне кажется, что свои записки она начала писать для самоуспокоения, потому что, попав в институт, она ни с кем не делилась своими переживаниями и впечатлениями в силу замкнутого характера, а где как не на бумаге выплескивать свои эмоции.

Проблемы, которые семья Анны пережила после смерти отца, потрепали ее характер и уверенность в себе. Мало кто пошел навстречу ее семье и действительно помог ей. Поэтому она чувствовала себя одинокой, без поддержки, когда оказалась в институте. Но годы, проведенные в институте, дали ей и образование, и уверенность в себе. Процесс образования и воспитания, внутренний быт были, по-видимому, типичны во многих женских заведениях такого рода. Изучение воспоминаний Анны Владимировны Стерлиговой позволило проследить сущность повседневной жизни обычной, ничем не прославившейся воспитанницы женского института в России сер. XIX века.

В конце XIX века, Е.О. Лихачева, впервые подробно систематизируя в своем исследовании проблемы женского образования в России, пришла к неутешительному выводу о том, что «в течение всего времени, вплоть до самой эпохи реформ, женщины находились под давлением тех условий, которые с незапамятных времен ставили их в особый замкнутый мир… Система образования и воспитания, не допускали ничего, способствующего развитию мысли, ширины взгляда и самостоятельности личности. Мимо них прошло все философское, научное и …. педагогическое движение. В окружавшей большинство женщин обстановке не было ничего, что пробуждало бы в них умственные интересы» [3, с. 265]. «Полюбить же то знание, которое давалось им в пансионах и институтах, женщины не могли, а с окончанием курса в 17—18 лет, кончалось их образование и начиналась действительная жизнь с ее многочисленными ежедневными заботами или гнетущей светской пустотой…. Приложить свои силы, свой труд, свое знание, женщинам было некуда, ибо единственным поприщем труда, открытым для женщин, оставалось и в половине пятидесятых годов, профессия гувернантки или учительницы музыки» [3, с. 266]. Когда русское общество в середине XIX века охватило движение за изменение и улучшение женского воспитания и образования, «сами женщины не только не обнаруживали никаких к этому стремлений, а даже оставались, по-видимому, равнодушными к такому движению» [3, с. 266]. Такой неутешительный вывод, на мой взгляд, достаточно категоричен. Воспоминания Анны Стерлиговой показывают, что система воспитания и быта в закрытых женских заведениях действительно была предельно регламентирована, даже ритуализирована и, возможно, не давала обширных и глубоких знаний по многим предметам и проблемам современности. Но требовались ли такие знания 12—17-летним воспитанницам? Самое главное, что давали такие учебные заведения, помимо базовых знаний и навыков светской жизни, судя по впечатлениям Анны Стерлиговой, это чувство защищенности, комфорта, семейственности в условиях отсутствия рядом настоящей семьи, чувство близости к царственным особам. Движение внутри Института за помощь раненым в Крымской войне показывает, что воспитанницам не были чужды проблемы общества и государства. Для девушек этого возраста это, по-видимому, было самым главным. Е.О. Лихачева права в том, что процесс образования чаще всего на этом и заканчивался, и девушки погружались в обычные бытовые женские проблемы.

Список литературы:

1. Воспоминания Анны Владимировны Стерлиговой о Петербургском Екатерининском институте, 1850—1856 // Русский архив. — 1898. — Кн. 1. — Вып. 4. — с. 575—631.
2. Дмитриева Н.А. Процесс формирования системы женского образования в России в XIX веке как объект исторического исследования [Электронный ресурс] // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. — 2008. — № 65. — с. 107—110 // URL: http://cyberleninka.ru/article/n/protsess-formirovaniya-sistemy-zhenskogo-obrazovaniya-v-rossii-v-xix-veke-kak-obekt-istoricheskogo-issledovaniya (дата обращения 15.11.2013)
3. Лихачева Е.О. Материалы для истории женского образования в России (1086—1856 гг.). — СПб., 1899. Ч. 3. — 267 с. 
4. Стерлигова А.В. Воспоминания / Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц. Изд. 4-е. — М.: Новое литературное обозрение, 2008. — с. 67—126.