Оценка литературоведением концепции романтизма в критике Бленского (исторический обзор)

LITERARY EVALUATION OF THE CONCEPT OF ROMANTICISM IN CRITICISM OF V. BELINSKIY (HISTORICAL REVIEW)

Tahaa R Ikram

Assistant teacher Department of Russian Language and Literature, Baghdad University, Iraq, Baghdad

Аннотация. В статье обосновывается актуальность выработки концепции романтизма в критике В.Г. Белинского. В статье сопоставлены взгляды критиков периодов предромантизма и романтизма на творческий процесс в критике Белинского. Мы должны различать романтизм как литературное направление и романтизм как психологическую категорию. Выявляются базовые особенности романтического мировоззрения. Определяются перспективы применения концепта.

Abstract. The article substantiates the relevance of developing the concept of romanticism in the criticism of V. Belinskiy. The article compares the views of critics of Pre-romaitism and Romanticism periods on the creative process in criticism of Belinskiy. We must distinguish between romanticism as a literary trend and romanticism as a psychological category. The basic features of a romantic worldview are revealed.

Ключевые слова: романтизм; Белинский; литературоведение; традиции; исторический подход.

Keywords: romanticism; Belinskiy; literary criticism; traditions; historical approach.

До самого последнего времени предметом всестороннего научного исследования в критике В.Г. Белинского был исключительно реализм, что касается концепции романтизма у Белинского, то в науке встречались лишь наблюдения и отзывы самого общего характера.

Но известно, что В.Г. Белинский в истории русской критики является основоположником не только теории реалистической, но и романтической поэзии. В своей статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» критик едва ли не равнял «идеальный» принцип писателя в изображении действительности, в том числе в романтической, с реалистическим принципом, разделяя поэзию на два типа: на «идеальную» и «реальную». Он заявил: «Трудно было бы решить, которой из них должно отдать преимущество.

Может быть, каждая из них равна другой, когда удовлетворяет условиям творчества, т.е. когда идеальная гармонирует с чувством, а реальная – с истиной, представляемой ею жизни. Но кажется, что последняя, родившаяся вследствие духа нашего положительного времени, более удовлетворяет его господствующей потребности» [6].

В толковании этого текста статьи Белинского наметились две крайности. Большинство исследователей, опуская важные штрихи в цитате, стараются доказать безусловное преимущество реализма перед романтизмом.

Другие, как, например, А. Гаджиев (автор богатой по содержанию работы «Концепция идеальной поэзии в эстетике Белинского»), пытаются несколько смягчить категоричность заявления критика [2], так как упомянутое высказывание Белинского истолковывается в том смысле, будто критик не предпочитает один тип другому с точки зрения их эстетической полноценности [2].

На самом деле Белинский отдает предпочтение все же поэзии «реальной»: по его словам, она более «согласна с духом и потребностью нашего времени» [2]. Хотя в этой статье «идеальная поэзия признается равноправной и поэзии реальной», Белинский не скрывает своих симпатий к последней.

И все же нельзя пренебрегать учением Белинского о поэзии, идеальной разновидностью которой является романтизм.

В дооктябрьском литературоведении первая обширная работа, посвященная суждениям Белинского о романтизме, принадлежит М. Подъячеву, автору статьи «В.Г. Белинский и романтизм» [9]. Уже этот автор стал различать в употреблении Белинским термина «романтизм» два различных значения – как теперь мы говорим, романтическое литературное направление, исторически сложившееся в конце ХVIII − начале ХIХ веков, и «романтика». Кроме того, статья верно указывает на то, что в понимании Белинского имеется тесная связь между романтизмом и жизнью. «Разбирая романтизм в определении Белинского, – пишет М. Подъячев, − мы должны различать две вещи: романтизм как литературное направление… и романтизм как психологическую категорию, как особый тип и строй души» [9]. Такого же понимания придерживаются в настоящее время, как мы видели, Г.Н. Поспелов и многие другие.

Однако М. Подъячев отметил демократический оптимизм Белинского. В основе романтизма как психологической категории лежат, по мнению М. Подъячева, не всякие стремления к лучшему и возвышенному, как утверждал Белинский, а, «несомненно, тоска, скорбь» [9].

Стремление М. Подъячева выхолостить материалистическое и революционно-демократическое содержание в высказываниях Белинского вызывает справедливое возражение. Едва ли кто согласится и с другими утверждениями М. Подъячева, будто направленность мыслей Белинского была идеалистической. «В сущности говоря, − писал М. Подъячев, − критик навсегда остался шеллингистом в сокровеннейших глубинах и биениях своей натуры − струны романтической философии звучали в нем постоянно» [9, с. 18].

Попытка М. Подъячева идеологически связана с общим подходом либерально-буржуазного литературоведения к Белинскому.

Затем в изучении проблемы романтизма у Белинского наступила большая пауза.

В работах советских ученых, как, например, А. Лаврецкого, Н. Мордовченко, Б. Бурсова, вопросу о романтизме в критике Белинского уделяется мало внимания. О нем упоминают лишь попутно. Концепция реализма в эстетике Белинского заняла исключительное внимание авторов этих работ.

Их подход к вопросу о романтизме в понимании Белинского подчинялся принципу «реализм – антиреализм». Отсюда неудивительно, что, например, А. Лаврецкий ограничивает свою задачу тем, чтобы показать, как у Белинского «романтическому герою противопоставляется концепция цельной личности, у которой слово не расходится с делом, теория – с практикой» [6].

Как правило, внимание исследователей трудов В. Белинского привлекает главным образом отрицательное отношение критика к романтизму. Они никак не заботятся о всестороннем исследовании этой проблемы в критике Белинского.

Даже «революционный романтизм» пользовался признанием А. Лаврецкого только потому, что «в этом романтизме было много реализма», что «этот романтизм не противоречил у Белинского реалистической эстетике».

Кроме того, отношение А. Лаврецкого к этому вопросу страдает во многих случаях известной односторонностью. Исследователь, например, делает акцент на высказывании Белинского о том, что «обаятелен мир внутренний, но без осуществления во вне это есть мир пустоты, миражей, мечтаний».

«Уход в такой мир, − пишет дальше А. Лаврецкий, − внушает Белинскому отвращение» [6]. Все это верно, но у Белинского встречается и не меньшее количество высказываний в этом же духе по адресу внешнего, объективного мира. В статье «Русская литература в 1841 году» Белинский писал: «Горе тому, кто соблазненный обаянием этого внутреннего мира души… увлечется им». Но критик тотчас добавлял: «Но горе и тому, кто увлечется одною внешностью… тогда не будет в нем ни глубоких нравственных начал, ни верного взгляда на действительность» [6]. A. Лаврецкий проходит мимо таких высказываний критика. Н.Н. Мордовченко ограничился в основном перечислением ряда высказываний Белинского о романтизме.

Ошибочный вывод, который делал Н. Мордовченко о том, будто «через три-четыре года романтическим Белинский будет называть лишь средневековое искусство» [8], привел его к еще более ошибочному выводу, будто Белинский нанес страшный удар «по всему русскому романтизму» [8]. Такое умозаключение произошло вследствие неверного понимания исследователем терминологии Белинского, о чем пойдет речь ниже. Н.Н. Мордовченко тенденциозно отобрал только отрицательные отзывы критика о романтизме, опустив его положительные высказывания.

В работе Б. Бурсова «Вопросы реализма в эстетике революционных демократов», в которой есть глава о Белинском, упоминается об отношении критика к романтизму весьма резко и лишь только для того, чтобы показать нерасположение Белинского к этому литературному явлению.

Насколько нам известно, советское литературоведение вплоть до середины 50-х годов проходило мимо вопроса о романтизме в критическом наследии Белинского. В этот период о Белинском было написано много, но только о его теории реализма. Исключением остается работа П. Лебедева-Полянского о Белинском [7], где посвящается целая глава проблеме романтизма в его эстетике. Также в статьях Л. Гинзбург, о которой скажем ниже, отмечается подобное.

Но и П. Лебедев-Полянский изучает романтизм у Белинского поверхностно и с предубеждением. Его задача, как он сам заявил, – лишь показать, как Белинский «преодолел романтизм и в первую очередь философию Шеллинга» [7].

Через три года, в 1984 году, продолжая занимать ту же позицию в отношении к проблеме романтизма в критике Белинского, П. Лебедев-Полянский уверенно заявил, что «Белинский боролся не только с романтизмом Жуковского, но и с романтизмом Байрона» [10]. Исследователь ссылался на известное высказывание Белинского о Байроне: «Могучий гений, который на свое горе заглянул вперед, − и, не рассмотрев за далью обетованной земли будущего, он проклял настоящее и объявил ему вражду непримиримую и вечную, нося в груди своей страдания миллионов, он любил человечество, но презирал и ненавидел людей, между которыми он видел себя одиноким и отверженным со своею гордою борьбой, со своею бессмертною скорбью». Эти высказывания мы встречаем в статье Белинского «Русская литература в 1842 году». Но такой вывод, несмотря на цитирование великого критика, является, на наш взгляд, неточным: он искажает позицию самого критика относительно Байрона. Известны многочисленные восторженные высказывания Белинского о Байроне, а приведенная цитата так или иначе относится и к любому романтику байроновского рода. Безусловно, Белинский отрицательно относился к односторонности романтизма Байрона, но никак нельзя сказать, что он боролся против Байрона.

Целиком посвящена романтизму в критике Белинского статья Л. Гинзбург «Белинский в борьбе с романтическим идеализмом», напечатанная в 55-м томе «Литературного наследства» в 1948 году. Русский «романтический идеализм» [2] рассматривается в данной статье на двух этапах его развития − это романтизм 30-х годов и романтизм 40-х годов. Русский «идеалистический романтизм» 30-х годов развивался в зависимости от общественной обстановки, сложившейся в результате подавления дворянской революции и наступившей общественной депрессии. Он, в отличие от западного, верно подчеркивает Л. Гинзбург, «не был реакцией на революцию (отрицанием революции), он был своего рода протестом (пассивным) против самодержавного, крепостнического, бюрократического строя» [10]. Наоборот, в результате все нарастающих в стране буржуазно- демократических требований даже славянофильский романтизм 40-х годов, как это верно отмечает автор статьи, становился постепенно активной формой протеста против требований буржуазно-демократических [10].

Определяя сущность славянофильского романтизма как литературного направления, глубоко разработанного Белинским, главные черты автор видел в разладе с действительностью и мечтательной бездейственностью. С середины прошлого десятилетия проблема романтизма в критике Белинского все более стала привлекать к себе внимание исследователей. В 1955 году В. Яшина защитила кандидатскую диссертацию на тему «Проблема русского романтизма в критике Белинского». Эта первая по своему объему исследовательская работа посвящается целиком интересующему нас вопросу. Но, разумеется, одна работа не может исчерпать все стороны проблемы. Автор ограничивается целью, во- первых, «исследовать и систематизировать взгляды Белинского на русский романтизм», и, во-вторых, установить прогрессивные тенденции в концепции русского романтизма Белинского для его времени и для нашей социалистической науки. «Однако, − по словам B. Яшиной, − автор… делает посильную попытку раскрыть одну только часть сложной проблемы русского романтизма в критике Белинского в связи с эволюцией его философских и политических взглядов» [11].

Достоинство данной работы, как нам кажется, состоит в том, что она внесла необходимые критическиe поправки в положения и высказывания Белинского о русских романтиках. Немало внимания и усилий автор приложил к тому, чтобы выяснить роль Белинского как теоретика не только реализма, но и русского романтизма.

Hо эта работа, как и всякая другая, имеет и свои недостатки. Aвтор не обратил внимания на то, что Белинский прямо романтиком не называл ни Пушкина, ни Лермонтова. В анализе произведений русских романтиков у В. Яшиной почти совершенно отсутствует теоретический элемент, читатель не получает четкой характеристики литературных произведений с точки зрения их направления и метода.

В том же 1955 году вышла книга Н.А. Гуляева «Учение Белинского о художественном методе», в которой есть глава о романтизме. Эту главу автор с некоторой доработкой почти целиком включил в свою новую монографию «Белинский и зарубежная эстетика его времени», которая вышла в свет в 1961 году.

В этой работе обстоятельно и верно изучена проблема разновидностей романтизма в их типологическом и социально-эстетическом значении.

Как уже говорилось, в 1963 году А.А. Гаджиев выпустил содержательную работу (по теме канд. дис.) «O концепции “идеальной поэзииˮ в эстетике Белинского» [2].

Согласно концепции Белинского об «идеальной поэзии»' романтизм является лишь одной из ее разновидностей. В работе А.А. Гаджиев удачно освещает ряд вопросов, связанных с типологией литературных явлений. Однако автор почти оставил в стороне романтизм как литературное направление, имевшее место в конце XVIII – начале ХIX веков. В данной работе, как пишет автор, речь идет «об эстетической сущности не литературного движения конца XVIII – начала ХIX века, а о той нереалистической или идеальной художественной литературе, существование и развитие которой… никакими национально-историческими рамками не ограничено» [6]. Таким образом, автор не касался многих из важнейших положений и понятий Белинского о романтизме.

Автор, на наш взгляд, недостаточно справился с задачей, самим им поставленной: типологически установить ясные грани между разновидностями как «идеальной поэзии», так и самого романтизма.

Последняя, как нам известно, работа, посвященная интересующему нас вопросу, − это статья Р. Шагиняна «Проблема романтизма у Белинского» (к вопросу о проромантизме и антиромантизме у критика) [3]. Исследователь ставит себе цель обстоятельно выявить сущность отношения критика к романтизму.

Р. Шагинян верно подчеркивает, что «Белинскому принадлежат действительно весомые как проромантические, так и антиромантические утверждения-приговоры» [10]. Противоречивое и диалектическое отношение великого критика к романтизму было намечено большинством исследователей его деятельности. Но их пути и выводы были разные и часто противоречили друг другу.

Система, которую соблюдает Р. Шагинян в решении этой проблемы, своеобразна и оригинальна, но в то же время едва ли убедительная.

Исследователь разделяет деятельность критика в 40-е годы на два этапа. Сначала решающую роль играла «пушкиноцентрическая историко-литературная система» критика, а затем «гоголецентрическая историко-литературная система» [6]. «Проромантическая настроенность критика» является, по мнению Р. Шагиняна, преобладающим элементом первого этапа, «тональность антиромантическая» − преобладающий элемент второго этапа.

Правильно, что исследователь стремится решить вопрос о романтизме у Белинского в связи с общей системой его критической деятельности.

В результате получается так, как будто Белинский в определенный период своей деятельности симпатизировал романтизму, а в другой – не симпатизировал.

Проромантическое отношение критика нашло апогей своего развития, по мнению Р. Шагиняна, во второй статье Пушкинского цикла, а его антиромантическое отношение вело начало от обзорной статьи «Русская литература в 1842 году» и получила свое дальнейшее развитие во второй половине 40-х годов.

На самом деле это было далеко не так. В отличие от своих предшественников, Белинский относился к этому литературному направлению сложно и своеобразно, можно сказать, диалектично.

Белинский принимал революционный романтизм и отрицал консервативный. Согласно нашей современной терминологии – принял одну из его разновидностей и отрицал другую. Более того, в одном и том же типе романтизма он принимал одни его черты и отрицал другие. Этой диалектичности и не хватает Р. Шагиняну.

Кроме специальных исследований, целиком посвященных вопросу о романтизме в критике Белинского, существует множество работ о романтизме вообще, в которых известно говорится и о Белинском.

Укажем на две работы, авторы которых представляют две противоположные крайности в толковании высказываний Белинского. Это книга К.Н. Григоряна «Романтизм Лермонтова» и статья Г.К. Бондаренко «Романтизм и романтика» [4].

Признавая чрезвычайное богатство термина «романтизм» в употреблении Белинского, К.Н. Григорян все-таки не выходит в толковании этого термина за пределы разновидностей литературного направления как такового.

Все положительные высказывания Белинского о романтизме в широком и узком его значении приписывались К.Н. Григоряном к романтизму как литературному направлению, вследствие чего в романтическое направление включились самые разнообразные литературные произведения (весь Лермонтов, Достоевский и др.). Г.К. Бондаренко защищает совершенно противоположную позицию.

Если для К.Н. Григоряна критические выступления Белинского касались не истинного романтического миросозерцания, а были направлены против мнимого, ложного романтизма, то для Г.К. Бондаренко «те высокие оценки, которые Белинский давал литературе, пришедшей на смену классицизму, оценки, в которых исследователи обычно видят характеристику романтизма, не имеют ничего общего с романтизмом как особым направлением в литературе начала ХIХ века, оценки Белинским романтизма как такового чаще носят резко отрицательный характер». «Можно с полной уверенностью утверждать, − пишет в другом месте Г.К. Бондаренко, − что, когда в статье “Русская литература в 1841 годуˮ Белинский определяет романтизм как “мир души и сердцаˮ, он характеризует не романтизм как особое направление в русской литературе того времени, а говорит о новом качестве новой литературы, которого классицизм ХVIII века не имел» [1].

Опираясь на эти же самые слова Белинского, К.Н. Григорян характеризует сущность «истинного романтизма». Г.К. Бондаренко оставляет неясным вопрос, какое же направление занимает место между классицизмом и реализмом.

Как пониманию Г.К. Бондаренко, так и пониманию К.Н. Григоряна высказываниям Белинского присуща односторонность.

Как известно, Белинский, употребляя термин «романтизм», имел в виду разные его стороны, которые нельзя отличать друг от друга без должного внимания к существу его мысли.

В одних случаях Белинский имел в виду то, что хотел доказать Г.К. Бондаренко, а в других – то, что хотел доказать К.Н. Григорян. Но они оба повторили, как кажется, ту же самую ошибку, в которой обвиняли других исследователей. Они приняли высказывания Белинского «без должного понимания существа выраженной в них мысли и без необходимой связи этих высказываний с основными высказываниями Белинского об историко-литературном процессе» [4].

Выявить специфику соотношения между двумя основными понятиями, которые вложил Белинский в термин «романтизм», – задача весьма важная и в то же время сложная.

Однако нельзя не заметить, что исследователи наследия Чернышевского касались его концепции о романтизме, но лишь в поле исследования его борьбы за реализм (это в одинаковой степени верно для Богословского, Горунова, Лаврецкого, Бурсова, Караганова, Бугаенко и др.).

Следовательно, взгляды Н.Г. Чернышевского на романтизм не получили того освещения, которое получили взгляды его предшественника В. Белинского на то же самое явление.

Это можно понять, если имеем в виду следующее.

1. Некоторые исследователи считали Чернышевского лишь продолжателем, «воспитанным на статьях Белинского» о романтизме, и, может, поэтому игнорировали его взгляды, считая несправедливо, что они лишь продолжение и, может, повторение взглядов Белинского, хотя – и как укажем ниже − Чернышевский имел свои собственные взгляды на романтизм, которые получили в пылу борьбы и со временем свою эволюцию.

2. Другие исследователи сосредоточивали внимание лишь на самой важной стороне литературно-критической деятельности Чернышевского как теоретика критического реализма и вождя революционной демократии.

3. В-третьих, может, из-за неуважения к самому романтизму не сочли нужным отделить концепции великого революционного демократа о романтизме и уделить им какое-либо внимание.

А.Н. Соколов в своей статье «О проблеме романтизма в советском литературоведении» приводит пример такой позиции. С.Н. Дурылии [2] и С.Н. Родзевич [6], считая романтизм Лермонтова большим грехом, ценили в поэте только его реалистические произведения. Соколов комментирует по этому поводу следующее: «Итак, романтизм хуже реализма, и потому, чем больше он приближается к реализму, революционный романтизм, являющийся в сущности своеобразной формой проявления реализма» [2].

Однако статьи о романтизме в двух выше упомянутых сборниках и еще статья С.Н. Петрова, возникшая в «Вестнике московского университета» (филология), изучали романтизм с совсем другой позиции. Некоторые статьи стали лишь поддержкой мнений Гуляева в его известной статье «О спорном в теории романтизма». Эта новая оценка романтизма является поворотным пунктом в современном советском литературоведении, занимающемся исследованием романтизма.

Романтизм уже имеет право не существовать «мирно», а жить наравне с реализмом, раз есть моменты и вещи, которые нельзя изображать реалистически. С.М. Петров дает романтизму право даже на изображение жизни коммунистического общества. «Можно ли сейчас, − спрашивает он в своей вышеупомянутой статье, − в мировой литературе создать, например, образ коммунистического общества? Несомненно. Ведь романтик Шелли создавал образ “золотого векаˮ социализма. Очевидно, и в изображении коммунистического будущего прежде всего будут использованы романтические условные формы» [2].

Это сразу напоминает об известной статье Гуляева «О спорном в теории романтизма», которую можно считать манифестом романтизма в современном русском литературоведении.