Статья:

Семантические славянизмы в поэтическом некрологе П.А. Вяземского "Памяти Авраама Сергеевича Норова" как отображение православного миросозерцания

Конференция: XVI Международная научно-практическая конференция «Научный форум: филология, искусствоведение и культурология»

Секция: Русский язык

Выходные данные
Бородина Е.Ю. Семантические славянизмы в поэтическом некрологе П.А. Вяземского "Памяти Авраама Сергеевича Норова" как отображение православного миросозерцания // Научный форум: Филология, искусствоведение и культурология: сб. ст. по материалам XVI междунар. науч.-практ. конф. — № 5(16). — М., Изд. «МЦНО», 2018. — С. 99-109.
Конференция завершена
Мне нравится
на печатьскачать .pdfподелиться

Семантические славянизмы в поэтическом некрологе П.А. Вяземского "Памяти Авраама Сергеевича Норова" как отображение православного миросозерцания

Бородина Екатерина Юрьевна
аспирант, Тверской государственный университет, РФ, г. Тверь

 

SEMANTIC SLAVICISMS IN THE POETIC OBITUARY OF P.A. VYAZEMSKY "IN MEMORY OF ABRAHAM SERGEYEVICH NOROV" AS A REFLECTION OF THE ORTHODOX WORLD OUTLOOK

 

Ekaterina Borodina

graduate student, Tver State University, Russia, Tver

 

Аннотация. Поэтический некролог П.А. Вяземского «Памяти Авраама Сергеевича Норова» рассматривается в статье как отображение православного миросозерцания его автора и одновременно как осмыс­ление специфически христианских качеств покойного. В качестве инструмента исследования используются технологии лингвистической герменевтики, основывающиеся на сопоставлении секулярных и сакрально-религиозных значений и смыслов ключевых славянизмов.

Abstract. Poetic obituary of P.A. Vyazemsky "In memory of Abraham Sergeyevich Norov" is considered in the article as a reflection of the Orthodox worldview of its author and at the same time as a comprehension of the specifically Christian qualities of the deceased. As a research tool used technology of linguistic hermeneutics, based on a comparison of secular and sacred-religious meanings and meanings of key Slavs.

 

Ключевые слова: П.А. Вяземский; поэтический некролог; церковнославянизмы; лингвистическая герменевтика; идиостиль.

Keywords: P.A. Vyazemsky; poetic obituary; Church Slavicisms; linguistic hermeneutics; idiostyle.

 

Ю.М. Лотман отмечал, что для русского дворянства конца XVIII – начала XIX вв. «смерть была моментом, в котором пересекались христианские представления о бессмертии души и восходившие к античности, воспринятые государственной этикой идеи посмертной славы» [12, с. 211]. В некрологе как литературно-публицистическом жанре, приобретшем чрезвычайную популярность «со второй трети XIX по первое десятилетие XX века в России» [14, с. 83], в центре внимания также оказывались прежде всего зримые земные достижения покойного, составлявшие основу его посмертной славы в глазах людей. Поэти­ческий некролог П.А. Вяземского «Памяти Авраама Сергеевича Норова» резко отличается от стереотипа тех лет (и еще в большей мере после­дующих), ориентированного на «исчисление заслуг», и тем самым выходит за границы погребально-панегирического пласта поэзии, оказываясь в более широких пределах филологической танатологии. В лаконичном определении объект филологической танатологии – «отображение “пути к смерти” в художественной литературе» [4, с. 32], смысл специфического мотивного комплекса – «личностное самоопре­деление перед лицом смерти» [3, с. 53]. В качестве инструмента исследования мотивного танатологического комплекса в данной работе используются технологии лингвистической герменевтики, основной материал – славянизмы как языковые единицы, совмещающие в себе секулярные и сакрально-религиозные содержания.

Поэтический некролог «Памяти Авраама Сергеевича Норова» (1869) открывается краткой эпитафией – закавыченной Вяземским заупокойной надписью «Он кроткой жизнью жил и умер смертью кроткой» (здесь и далее рассматриваемый поэтический некролог цитируется по: [5, т. 12, с. 402–406]; курсив в цитатах Вяземского мой. – Е. Б.), отражающей главное в жизни ушедшего. Дальнейший текст – пространный стихотворный некролог, посвященный памяти действи­тельного тайного советника, в молодости участника Бородинского сражения, оставшегося без ноги, но, несмотря на это, дослужившегося впоследствии до звания полковника, сенатора и видного государ­ственного деятеля, министра народного просвещения. С обиходно-«секулярной» точки зрения, может показаться странным, что в тексте Вяземского совсем мало о славном, даже героическом жизненном пути ушедшего из жизни адресата этого поэтического надгробного слова.

Какое отношение может иметь эпитет кроткий к характеристике славного жизненного пути А.С. Норова, если этот путь измерять строчками его послужного списка? Однако с позиций православного сознания смысл эпитета оказывается вполне ясным. По В.И. Далю, кроткий – «тихий, скромный, смиренный, любящий, снисходительный; не вспыльчивый, негневливый, многотерпеливый» [8, т. 2, с. 199]. Квазисинонимический ряд Даля можно обобщить существительным смирение как именованием главной христианский добродетели («сознание слабостей своих и недостатков, чувство сокрушенья, униженья; раскаяние; скромность» [Там же, т. 4, с. 235]). Становится ясным, что поэтический некролог Вяземского, как и открывающая его эпитафия, – о душе, о духовных совершенствах, а не о земных, прехо­дящих достижениях ушедшего в мир иной человека. «Так объективное и субъективное делаются взаимопроницаемы <…> в эпитафии – познание смысла жизни, её истинной ценности, которая открывается лишь в смерти…» [2, с. 7]. Субъективное восприятие Вяземским клю­чевых особенностей личности ушедшего друга оказывается точным отображением тех объективных духовных христианских достоинств, в силу которых дарована была Аврааму Сергеевичу Норову, по молитве, «кончина мирная и непостыдная».

Общий пафос рассматриваемого поэтического некролога в точности соответствует святоотеческим наставлениям о приуготовлении хрис­тианина к смерти, как, например, в книге св. Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе, или Минуты духовного трезвения и созерцания, благоговейного чувства, душевного исправления и покоя в Боге»: «…говори чаще: как бы мне приготовиться к смерти по‑христиански: верой, добрыми делами и великодушным перенесением случающихся со мной бед и скорбей и встретить смерть без страха, мирно, непостыдно, не как грозный закон природы, но как отеческий зов бессмертного Отца Небесного, святого, блаженного, в страну вечности» [15, с. 613].

Но этот Небесный зов не все могут расслышать, – только люди определенного склада души. Покойному А.С. Норову, по Вяземскому, достаточно оказалось двух сторон души, двух пожизненных, выражаясь социологически, «ролевых позиций» – отрок и паломник: «Два чистые ключа, две страсти, два призванья, / Две радуги души на всех путях, во всем, / В нем отзывалися и оттенялись в нем. / В нем и паломник был, сын веры и молитвы, / И отрок пламенный, как в день народной битвы. / Сосуд, очищенный огнем Бородина, / Душа призванию осталася верна».

В семантике сущ. отрок сходятся два смысловых слоя: секулярный, отсылающий к представлениям только о возрасте («Высок. Мальчик-подросток» [13, с. 760]), и сакрально-религиозный, отсылающий к представлениям об ученичестве, которое может длиться вплоть до старости и смерти (церк.-слав. «сын, дитя, мальчик, отрок, юноша, ученик; служитель при князе или царе» [9, с. 397–398]). Христос сказал: «…истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное…» (Мф 18: 3). «Как дети» – значит с детским пожизненным доверием к вечному небесному Учителю. Соединение этих опорных значений в контексте Вяземского дает смысловое приращение ‘пламенная любовь к Родине’, превратившая душу Норова в «сосуд, очищенный огнем Бородина». Сосуд в данном случае – метафора, тоже совмещающая два смысловых слоя: очевидный секулярный и сакральный библейский ‘человек как вместилище духа’, ср. церковнославянские значения «орудие мышления <…> сосуд избрания – избранник» [Там же, с. 642] и евангельский фрагмент: «Но Господь сказал ему: иди, ибо он есть Мой избранный сосуд, чтобы возвещать имя Мое перед народами…» (Деян 9: 15). Семантика сущ. паломник у Вяземского фундируется пресуппозитивным идентифи­катором ‘странствие’, в секулярной проекции толкуется как «верующий человек, богомолец, странствующий по местам, считающимся святыми» (с характерным ограничительным конкретизатором ‘(местам), считаю­щимся (святыми)’, в традиционной проекции – без такого конкретизатора, с акцентировкой пребывания в Палестине: «богомолец, калика, бывший на поклонении у гроба Господня» [8, т. 2, с. 13].

Метафора сосуда реализуется на пересечении поэтической семан­тики отрока и паломника: оба – сосуды Божии, различие во времени: от готовности наполняться – до некоей доступной сосуду полноты. В начале жизни (Бородино): «В дни отрочества он, паломник боевой, / В пыл битвы брошенный едва созревшей волей, / За Родину стоял на Бородинском поле / И, разом возмужав под ядрами в бою, / Ей в жертву он принес младую кровь свою», – в преддверии ее финала (Палестина): «В сей край паломник наш, как в отчий дом вступил; / Сей край он с юных лет заочно возлюбил, / К нему неслись его заветные стремленья; / Он изучал его в трудах долготерпенья, / Но глубже верою своей его постиг; / Она была ему вернейшая из книг».

Таким образом, именования отрок и паломник в контексте целого поэтического некролога выступают как лексико-семантические центры двух основных мотивов личностной посмертной характеристики А.С. Норова, которые можно обозначить как «детская чистота и доверчивость» и «путь от земного к небесному».

Мотив детской чистоты и доверчивости – вполне условное именование того качества личности, которое почти не поддается характе­ристике на секулярном языке, отражающем реальности земного существования, – качества, которое отображено в первой из данных Христом заповедей блаженства: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф 5: 3). Смысл словосочетания нищие духом – предмет многовековых интерпретационных усилий христианской экзегетики и мирской герменевтики, но вместе с тем – и поэтического осмысления. В качестве однословной замены словосочетания нищие духом Вяземский использует эпитет убогий – в специфически сакрально-религиозном контекстуальном смысле; в ряду «убогих» А.С. Норов оказывается вместе с многочисленной «братией убогой», «людьми Божьими» – людьми «из малого числа», способными хранить чистоту души и потому «зла не знать» и «злу не верить»:

«О помыслах других судил он по себе:

Обезоруженный он предстоял борьбе,

Где явный враг вредил иль недруг лицемерил,

Он зла в себе не знал и вчуже злу не верил.

Он был один из тех, из малого числа,

Которым жизнь вотще училищем была.

Быть может, с жалостью или с насмешкой строгой

Относится наш век к сей братии убогой,

К сим людям Божиим, смиренным и простым,

Дающимся в обман незлобием своим,

Но нужны на земле и эти Божьи люди,

Чтобы при них вольней дышали наши груди,

Чтоб мы в бою страстей могли на ком-нибудь

Душой усталою с любовью отдохнуть».

Заметим, что более прямолинейно контекстуальную синоними­зацию нищие духом – убогие в целях интертекстуальной отсылки к евангельскому тексту использует Н.С. Гумилев, вольно пересказывая евангелиста Матфея, при этом существенно сужая и тем самым искажая смысл заповеди: «Христос сказал: “Убогие блаженны, / Завиден рок слепцов, калек и нищих, / Я их возьму в надзвездные селенья, / Я сделаю их рыцарями неба / И назову славнейшими из славных…”» («Отрывок») [7, с. 163].

Действительно, и в секулярных, и в церковнославянских толковых словарях прил. убогий в основных значениях – «увечный, с физическим недостатком» или «очень бедный; нищий», в более редком вторичном – «слишком простой, скромный, незатейливый на вид» [13, с. 1364] (например, о домике, комнатке и т. п.), «бедный, лишенный сил, больной» [9, с. 746]. Однако нищие духом – никак не убогие в этих ограничи­тельных значениях. Семантика словоупотребления убогий у Вяземского значительно глубже и шире, чем у Гумилева, значительно ближе евангельскому первоисточнику, и если задаться целью интерпретировать это словоупотребление, то результат получается следующим: в контексте Вяземского эпитет убогий обретает расширительное значение, восхо­дящее к христианскому пониманию смиренности и скромности как главных добродетелей.

Контекстуальная поэтическая семантика прилагательного (и соотно­сительного субстантивата) убогий в произведениях Вяземского на протяжении его творчества претерпевает показательные изменения.

В ранней элегии «Послание к <Жуковскому> в деревню» (1808), написанной в пасторальных тонах сентиментализма: «Когда от нас в слезах убогий уходил? / Когда гонимый в нас друзей не находил?» [6, с. 54]. Здесь убогий – в прямом значении, но, тем не менее, в христианском контексте милосердной заботы обеспеченных сельских жителей об обделенных судьбой странниках.

В шутливом стихотворении «Ухаб» (1818) убогий – ироничная характеристика жалкой участи человека, путешествующего по рос­сийским дорогам: «Тебя до места, друг убогий, / Достоинство не довезет: / Наедет случай – и с дороги / Как раз в ухаб тебя столкнет» [Там же, с. 113].

В поэтическом обращении «К мнимой счастливице» (1825) убогий – осененная легким налетом пейоративности оценка «жизни сей» (обыденной, будничной, земной): «Но силой ли души иль слепотой почесть, / Когда вы жизни сей, дарами столь убогой, / Надежды лучшие дерзаете принесть / На жертвенник обязанности строгой?» [Там же, с. 169].

Прямое, основное значение – в «дорожном» стихотворении «Степью» (июнь 1849): «С кровли аист долгоногой / Смотрит, верный домосед, – / Добрый друг семьи убогой, / Он хранит ее от бед» [Там же, с. 293].

В контексте пессимистической оценки достижений европейской цивилизации в стихотворении «Ночью на железной дороге между Прагою и Веною» (1853) убогий – уже характеристика собственной души, осмысляемой как малая, ничтожная, неприкаянная: «Приключись хоть смерть дорогой, / Умирай, а всё лети! / Не дадут душе убогой / С покаяньем отойти» [Там же, с. 311].

Аналогичная характеристика души – в стихотворении «Ферней» (1859), поэтическом воспоминании о Вольтере, некогда интеллекту­альном кумире всех русских вольнодумцев, в том числе и Вяземского: «Но внешнего мира волненья и грозы, / Но суетной славы цветы и занозы, / Всю мелочь, всю горечь житейской тревоги, / Талантом богатый, покорством убогий, / С собой перенес он в свой тихий приют» [Там же, с. 359]. Поскольку покорство – контекстуальный синоним смирения, то получается, что Вяземскому, перешагнувшему за порог своего 60-летия, характер Вольтера видится как убогость души, бедной христианским смирением («покорством»), полоненной гордыней человеческого «я».

В стихотворении «Кладбище» (1864) – элегическая исповедальная автохарактеристика, в рамках которой в составе одного словосочетания встречаются сущ. паломник и прил. убогий: «Оплакавший земной дорогой / Любви утрату не одну, / Созревший опытностью строгой, / Паломник скорбный и убогой, / Люблю кладбища тишину» [Там же, с. 386]. Сочетание, сакрально-религиозный смысл которого отсылает к представлениям о духовном преображении, инициируемом кладби­щенским ощущением собственной и всеобщей смертности.

Семантические компоненты ‘бедность’ и ‘смирение’ прил. убогий несет как органичное целое в стихотворении «Тихие равнины…» (1869?): «В рубище убогом / Мать – любви сыновней / Пред людьми и богом / Та же друг и мать» [Там же, с. 400].

Как видим, динамика словоупотреблений прил. убогий в твор­честве Вяземского свидетельствует о последовательной семантической эволюции от секулярных – к сакрально-религиозным значениям и контекстуальным смыслам. Легкий налет пейоративности, характерный для ранних словоупотреблений, сменяется мелиоративным, обуслов­ленным использованием прил. убогий в функции эпитета, отсылающего к представлениям о смирении как главной христианской добродетели.

Возвращаясь к некрологу «Памяти Авраама Сергеевича Норова», отметим, что в семантическом ассонансе с сакрально-религиозным прочтением семантики прил. убогий находится и сущ. помысел: смиренная «убогость» поминаемого усматривается Вяземским и в том, что «о помыслах других судил он по себе…». Секулярному значению сущ. помысел «мысль, намерение, замысел» [13, с. 918] соответствует существенно более широкий набор смыслов однокоренного синони­мичного церковнославянского помышление: не только «размышление, обдумывание», но и «разум, душа» [9, с. 455]. Именно с этим расшири­тельным прочтением мы имеем дело в данном случае: помысел – в контекстуальном смысле «строй души» – в сознании нравственного чистого человека включает в качестве неискоренимого представление о любом человеке как образе Божием, а следовательно – о существе высоком и чистом, строй души которого, его помыслы в глубине своей лишены злого начала.

Мотив пути от земного к небесному фундируется расшири­тельной семантикой эпитета убогий – как маркера внутреннего смирения, начальной точки духовного восхождения от дольнего к горнему, наряду с сущ. паломник выводящим поэтический некролог Вяземского из погребально-панегирической мотивной стихии в жанр, близкий «поэтическому странствию». Исследователи справедливо отмечают, что поэтический некролог в жанрово-тематическом отношении может оказываться весьма разнообразным: «Отличаясь большой свободой выражения, некролог может вбирать в себя признаки других жанров: очерка, критической статьи, воспоминаний» [11, с. 92]. В своей центральной части рассматриваемый поэтический некролог выступает как историко-религиозный очерк: перед глазами паломника А.С. Норова («Двукратно зрел он край священной Палестины») зримая им здесь-и-сейчас Палестина предстает как живое свидетельство земной жизни Христа, длящейся посейчас: «Вот, кажется, грядет Неведомый земле / Со знаменем любви и скорби на челе. / Благословляет Он, и милует, и учит; / Он утешает тех, которых горе мучит…».

Так паломник А.С. Норов оказывается живым причастником вечно продолжающейся евангельской истории. В кодифицированном литера­турном (секулярном) русском языке сущ. причастник известно лишь как специфически церковное, ассоциирующееся с причастием как христианским таинством (ср.: «ПричастникЦерк. Тот, кто готовится к обряду причастия или подвергается этому обряду» [13, с. 996]), но вне явной семантической связи с причастностью, трактуемой как «участие в чём-либо, касательство к чему-либо» [Там же]. Церковнославянское причастник, сохраняя, естественно, связь с причастием как таинством, вместе с тем используется и в более широком смысле: «участник, сообщник, товарищ» [1, т. 3, с. 332]. Именно в этом расширенном значении, которое можно интерпретировать как «приобщённость кому-чему-либо», используется данное существительное Вяземским для характеристики внутренней позиции Норова как паломника в Палестине: «Кто раз сподобился, о, Иерусалим, / Хоть мимоходом быть причастником твоим, / Кто умирительный твой воздух жадной грудью / Вдыхал, кто твоему молчанью и безлюдью / Сочувствовать умел и в этой тишине / С минувшим и с собой мог быть наедине, / Тот скажет…». Сущ. Иерусалим в данном контексте также выступает в расширенном значении: не только как топоним – «главный город Иудеи и всей вообще Палестины», но и как «Иерусалим новый, небесный» [9, с. 235]. Тем самым паломничество Норова в Иудею в глазах Вяземского – не только его живое знакомство с Землей Обетованной, но и прижизненное приобщение к Царствию Небесному, его открытие внутри самого себя, поскольку, по слову евангелиста, «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк 17: 21).

На этом пути паломник раскрывается как человек, движущийся от дольнего к горнему в своей собственной душе, в соответствии с двумя сторонами своего существа, словарно отображенными В.И. Далем в следующих толкованиях: «Человек плотской, мертвый, едва отличается от животного, в нем пригнетенный дух под спудом; человек чувственный, природный, признает лишь вещественное и закон гражданский, о вечности не помышляет, в искусе падает; человек духовный, по вере своей, в добре и истине; цель его – вечность, закон – совесть, в искусе побеждает; человек благодатный, постигает, по любви своей, веру и истину; цель его – царство Божие, закон – духовное чутье, искушенья он презирает. Это степени человечества, достигаемые всяким, по воле его» [8, т. 4, с. 588]. Последовательность приведенных далевских толко­ваний отражает путь человеку к Христу и во Христе – тот путь, по которому шли и А.С. Норов, и написавший о нем поэтический некролог П.А. Вяземский.

Этот путь отражает ту глубинную особенность русского мента­литета, о которой ярко и точно сказал выдающийся русский религиозный философ И.А. Ильин (1883–1954) в лекции, прочитанной им в годы эмиграции в Цюрихе: «Русская душа грезит неизбывной грёзой совер­шенства во Христе и с этой грёзой своей не расстаётся никогда. Пусть мечта эта ребяческая и простодушная – значит, душа становится по‑детски простодушной, находит в себе силы казаться придурковатой, принимать вид слабоумной, становиться жертвой злобы людской, если это неотвратимо. И кто эту склонность в расчёт не берёт и не понимает, тот опускает в России, в путях-дорогах её, в культуре нечто крайне существенное, так как в каждом истинно русском человеке, взятом в основе своей, спит или дремлет блаженное дитя – даже тогда, когда он не подозревает об этом или когда всю свою жизнь старается разбудить в себе это блаженное дитя, не дать ему заговорить» (цит. по: [10, с. 74]).

В качестве итога отметим: неслучайно поэтический некролог П.А. Вяземского «Памяти Авраама Сергеевича Норова» не вошел в советские издания его лирики как одного из признанных классиков «золотого века» русской поэзии; не соотносились глубокие христианские мотивы этого поэтического текста с расхожей советской трактовкой личности Вяземского как «салонного поэта», вольтерьянца и «вольно­думца», а его творчества – как демонстративно антирелигиозного, антихристианского. Некролог свидетельствует: детская воспламенен­ность любовью к православной Отчизне родилась у А.С. Норова на Бородинском поле и не покидала его до конца, паломническая углубленность сформировалась в зрелые годы; биографический параллелизм с историей души Вяземского представляется несомненным. Современная эпоха, знаменующаяся духовно-религиозным возрож­дением нашей страны, взывает к исторической справедливости по отношению к этому замечательному поэту, глубоко чувствовавшему православную основу русского мировосприятия, хотя далеко не сразу – преимущественно на склоне лет к такому прочувствованию пришедшему.

 

Список литературы:
1. Алексеев П. Церковный словарь, или истолкование Славенских, такоже маловразумительных древних и иноязычных речений, положенных без перевода в Священном Писании, и содержащихся в других церковных и духовных книгах…: В 5 т. – СПб.: Тип. И. Глазунова, 1817–1819. 
2. Алпатова Т.А. Жанр эпитафии в творчестве М.Ю. Лермонтова // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: Русская филология. – 2013. – № 6. – С. 76–81. 
3. Волков В.В., Волкова Н.В. Рассказ А.П. Чехова «Архиерей» в контексте русской литературной танатологии // Филологические науки. Вопросы теории и практики. – 2014. – № 12-2 (42). – С. 51–54.
4. Волков В.В., Волкова Н.В. Рассказ А.П. Чехова «Черный монах» в контексте русской литературной танатологии // Филологические науки. Вопросы теории и практики. – 2015. – № 8-2 (50). – С. 32–35.
5. Вяземский П. А. Полное собрание сочинений: В 12 т. – СПб.: Изд-е графа С.Д. Шереметева, 1878–1896. 
6. Вяземский П. А. Стихотворения. – Л.: Сов. писатель, 1986. – 544 с. 
7. Гумилев Н. С. Стихотворения и поэмы. – Л.: Сов. писатель, 1988. – 632 с. 
8. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. – М.: Рус. яз., 1999. 
9. Дьяченко Г. Полный церковно-славянский словарь. – М.: Изд. отдел Моск. патриархата, 1993. – 1120 с. 
10. Казанцева И. А., Бельчевичен С. П. Православные ценности в русской прозе XX–XXI вв. – Тверь: тверской гос. ун-т, 2016. – 188 с. 
11. Картаусова Н.В. Некролог как своеобразная форма литературного портрета // Ценности и смыслы. – 2010. – № 6. – С. 90–100. 
12. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). – СПб.: Искусство – СПб, 1994. – 398 с.
13. Новейший большой толковый словарь русского языка / Гл. ред. С.А. Кузнецов. – СПб.: Норинт; М.: РИПОЛ классик, 2008. – 1536 с.
14. Онипко К.А. Первые русские некрологи: герои и контексты // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. – 2018. – № 1(170). – С. 83–87.
15. Симфония по творениям святого праведного Иоанна Кронштадтского. – М.: Даръ, 2007. – 768 с.