Элементы модернистской поэтики в рассказе М.А. Булгакова «Налет»

В творчестве М.А. Булгакова, писательская деятельность которого пришлась на время глубинных изменений в социальной, политической, культурной сферах, которые болезненно переживала Россия, особо остро отразилось переломное состояние действительности 20-х годов XX века. Кроме масштабных мировоззренческих и общественных перемен в этот период происходило активное обновление литературных тенденций.

Динамично меняющаяся действительность не могла быть описана средствами одной художественной системы. Это объясняет интенсивное взаимодействие различных эстетических систем в творчестве писателей этого периода. Осваивая новую действительность, писатели не отказывались от достижений литературы предшествующего периода и использовали приемы модернизма в сочетании с традиционными. Новый художественный мир они наполняли парадоксальными образами, ситуациями, символами, пытаясь проникнуть в подсознательное, отразить психологическое состояние человека.

Новые тенденции в литературном процессе 20-х годов XX века влияли и на литературные жанры, в том числе на малые жанры, особо популярные в это время вследствие обладания максимальными возможностями для изображения новой динамичной реальности. Многоаспектность развития литературы проявилась в многообразии жанров малой прозы. В рассказах этого периода явно прослеживается разнообразие идейно-художественных особенностей, эстетических тенденций. М.А. Булгаков остро осознавал идеологическую ситуацию своего времени и активно использовал приемы синтеза в своих произведениях.

Рассказ «Налет» (1923) важен для понимания творчества писателя в целом, так как он перекликается с такими значимыми произведениями М.А. Булгакова, как пьеса «Бег» (1928), рассказ «В ночь на 3-е число» (1922) и роман «Белая гвардия» (1922-1924). В нем впервые возникает сцена обличения палачей, появившаяся позднее в пьесе «Бег». Б.В. Соколов пишет, что в произведении «отразились воспоминания Булгакова о происшедшем на его глазах убийстве еврея петлюровцами в Киеве у Цепного моста в ночь со 2-го на 3-е февраля 1919 г., запечатленном в рассказе «В ночь на 3-е число» (1922) и романе «Белая гвардия» (1922-1924)» [Соколов, 1996: 329].

Действие рассказа имеет под собой реальную основу: оно происходит на Украине в период гражданской войны. Особенностью данного рассказа является сплав реалистической рассказовой манеры изложения, воспроизводящей картину обстоятельств, происходивших в действительности, с эпизодичностью, фрагментарностью, присущей модернистской поэтике.

Повествование автор выстраивает особым образом: несмотря на то, что рассказ ведется от третьего лица, организующим началом является субъективное восприятие происходящего, и только в финале произведения становится понятно, что история, которую рассказывает герой, произошла с ним самим. Такая специфичность повествования, безусловно, требовала от автора глубокого психологического раскрытия сознания героя, чье восприятие действительности деформируется. Поэтому неслучайно чувственная характеристика становится основной в данном рассказе: «Тогда же Абрам почувствовал, что это обозначает смертельный страх»; «Вьюга и он, жаркий страх, залепили ему глаза, так что несколько мгновений он совсем ничего не видал»; «Женщина спросила в испуге...»; «посмотрел с ужасом», «Он хотел вложить в рассказ все: и винт метели, и внезапные лошадиные морды, и какой бывает бесформенный страшный страх, когда умираешь, а надежды нет» [Булгаков, 2009: 338, 341, 343]. Эпитеты со значением тактильного и визуального восприятия («жаркий», «бесформенный») создают полноценный самостоятельный образ страха, которым пронизано все повествование произведения.

Обращает на себя внимание особая время-пространственная организация текста. Пространство лишено целостности и хаотично: «Разорвало кашу метели косым бледным огнём...»; «Чёрным и холодным косо мело»; «Стоптанный и смятый, поднялся в жемчужных, рассыпавшихся мухами столбах»; «Далеко над снежными полями разорвало тучи, их сносило, и в прорези временами выглядывал край венца на золотой луне.» [Булгаков, 2009: 338, 340].

Ощущение дисгармонии усиливает и образ света, который вопреки традиционному его пониманию как силы, противостоящей тьме и злу, освещает страшные события, дробя пространство и людей, находящихся в нем: «Фонарь потушил Стрельцова и в самые глаза Абраму впился большим выпуклым глазом»; «Фонарь погасил половину Абрама, а всего Стрельцова показал в кругу света»; «Свет прыгнул вверх, потом в ноги Абраму»; «Тут же мгновенно вспыхнул Стрельцов бледно-голубым и растерзанным в свете электрического фонаря» [Булгаков, 2009: 339-340].

Хаотичному «внешнему» пространству войны противопоставлено «внутреннее» пространство дома Абрама», о котором он вспоминает в наиболее трудные минуты: «Огонь в чёрной печечке, недописанная акварель на стене, зимний день, дом, чай и тепло» [Булгаков, 2009: 338]. Использование таких оппозиций характерно для реалистической системы.

Время в рассказе так же непостоянно. В начале повествования оно ускоренно и напряженно, что проявляется в использовании автором глаголов с семантикой скорости («Черное и твердое мелькнуло перед лицом…»; «унесло метель по полотну» [Булгаков, 2009: 338]), после трагедии же замедляется («Его первым увидал Абрам, приподняв веки, и очень долго, как прикованный, смотрел на него»; «…полз к Стрельцову очень долго: минут пять ‒ пять шагов» [Булгаков, 2009: 341]). Действия самого Абрама, подобно времени, замедленны и однообразны: «Когда дополз, рукой ощупал его, убедился, что Стрельцов холодный, занесенный снегом, и стал отползать. Стал на колени, потом покачался, напрягся и встал на ноги, зажал грудь обеими руками. Прошел немного, свалился и опять пополз к полотну, никогда не теряя из виду желтый огонь»; «Я ранен, ‒ настойчиво повторял Абрам…»; «Руками он хватался за дверь, но рука не слушалась и соскакивала» [Булгаков, 2009, 341].

Дисгармоничность и разорванность реальности обусловливают внутреннее состояние героя: «Мысли у Абрама были странные, тяжёлые, необъяснимые и вялые» [Булгаков, 2009: 341]. М.А. Булгаков показывает, как жестокая действительность гражданской войны противоречит самому существованию человека, вступает с ним в конфликт: «… сломанное тело Абрама колотило мелкой дрожью в терции, вперебой и нелад со стуком жизни, и уже мало было бараньего меха, и хотелось доверху заложить мехами всю сторожку, съежиться и лечь на раскаленные кирпичи» [Булгаков, 2009:342].

Важно заметить, что черты модернистской поэтики ярко проявляются в рассказе «Налет» на уровне синтаксиса, который отличается отрывистостью, множеством безличных предложений: «Черным и холодным косо мело, и проплыли перед глазами огненные кольца»; «Перестало сыпать сверху и с боков»; «Далеко над снежными полями разорвало тучи, их сносило, и в прорези временами выглядывал край венца на золотой луне» [Булгаков, 2009: 348, 340]. Использование такого приема усиливает ощущение катастрофичности и раздробленности реальности.

Невозможно не обратить внимание на самую напряженную сцену рассказа ‒ расправу над часовыми, в которой убийцы предстают не конкретными людьми, а обезличенными голосами или некими стихийными силами: «Якого?! ‒ визгнула метель»; ‒ Жид, жид! ‒ радостно пробурчал ураган за спиной. ‒ И другой? ‒ жадно откликнулся бас»; «Тю! Жида взялы! ‒ резнул голос в темноте за фонарем…»; «‒ Жид смеется! ‒ удивилась тьма за конусом. Он мне посмеется, — ответил бас» [Булгаков, 2009: 339].

Помещение в центр рассказа сознания героя обусловливает использование автором приемов модернистской системы, таких как создание особого осязаемого образа страха, особых образов времени и пространства, детальное описание психического состояния героя, а также особый синтаксис, которые направлены на передачу художественного мира как субъективного восприятия человеком трагической действительности Гражданской войны.