ХРОНОТОП РОМАНА Е. ВОДОЛАЗКИНА «ЛАВР»

CHRONOTOPE OF E. VODOLAZKIN'S NOVEL "LAUREL"

Hadeel Ismaeel Khalil

Asst. Professor (Ph.D.),  University of Baghdad, Iraq, Baghdad

Аннотация. Термин «хронотоп» обозначает неразрывную связь времени и пространства в художественном тексте. Каждое произведение обладает своей собственной системой хронотопов, которые организуют сюжет повествования. Автор текста творит воображаемую пространственно-временную модель, управляет ею по своему усмотрению, но у читателя создается иллюзия реальности, описываемых событий. Каждый элемент смысла художественного произведения имеет свой собственный хронотоп, эти хронотопы, объединяясь, создают полифоническую структуру литературного произведения и позволяют раскрыть его смысл.

Abstract. The term "chronotope" means the inextricable connection of time and space in a literary text. Each work has its own system of chronotopes that organize the plot of the narrative. The author of the text creates an imaginary space-time model, manages it at his discretion, but the reader creates the illusion of reality, the events described. Each element of the meaning of a work of art has its own chronotope, these chronotopes, combining, they create a polyphonic structure of a literary work and allow you to reveal its meaning.

Ключевые слова: хронотоп; художественная литература; современная литература; Е. Водолазкин; «Лавр»; время; пространство; стиль.

Keywords: chronotope; fiction; modern literature; E. Vodolazkin; "Laurel"; time; space; style.

Термин «хронотоп» был введен в литературоведение М. М. Бахтиным. Ученый впервые использовал его в работе «Формы времени и хронотопа в романе. «Очерки по исторической поэтики», написанной в 1937-1938 годах [1]. М. М. Бахтин заимствовал этот термин из теории относительности А. Эйнштейна, открытия великого физика изменили представление людей о мироустройстве: «выяснилось, что свойства пространства и времени не являются повсюду одинаковыми и в различных системах отсчета проявляются по-разному. Последнее послужило толчком для исследований особенностей пространственно-временных отношений в других (не только физических) формах существования материи» [8].

Как единое целое пространство и время существовали в мифологических картинах мира, однако, в науке время и пространство долгое время рассматривались как нечто объективно данное, независящее от воли воспринимающего субъекта.

В XX в. меняется угол зрения на многие научные вопросы, в центре научной картины оказывается человек, популярными становятся антропоцентрические исследования. Многие категории, которые раньше рассматривались как абсолютные, начинают восприниматься как относительные, зависящие от воспринимающего субъекта.

В буквальном переводе термин «хронотоп» означает «времяпространство» [10] и образован от сложения корней слов хронос (от древнегреческого xpovoς) – ‘время, бог времени’ и топос (от древнегреческого topos) – ‘место’.

В теории М. М. Бахтина термин «хронтоп» изменяет свое наполнение, но суть, заложенная теорией относительности А. Эйнштейна остается. По М. М. Бахтину хронотоп  в литературе – это формально-содержательная категория, которая выражает  «неразрывность пространства и времени» [10]. Ученый пишет: «В литературно-художественном хронотопе имеет место слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом. Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысляется и измеряется временем» [‎1].

М. М. Бахтин приходит к выводу, что хронотоп художественного произведения является сложной структурой, объединяющей разные виды хронотопов.  Можно, например, выделить хронотоп жанра произведения и / или его сюжета; хронотопы автора и героя осложняются хронотопом читателя и т.д.

По мнению М. М. Бахтина, хронотоп является не только структурной категорией художественного текста, он также в значительной мере определяет образ человека в литературе [10]. Кроме того, «жанр и жанровые разновидности определяются именно хронотопом, причем в литературе ведущим началом в хронотопе является время» [1].

Понятие хронотопа становится одним их фундаментальных понятий поэтики, используется в качестве одного из основных в типологии жанров литературных произведений.

Изучением времени и пространства литературного произведения занимались такие видные ученые, как Д. С. Лихачев [‎4], Ю. Лотман [‎5], В. Топоров [8] и др.

В литературном произведении художественное целое подчинено авторскому взгляду на мир. Время, по мнению Д. С. Лихачева, само может стать объектом описания [4].

По мнению Ю. М. Лотмана, построение определенной модели пространства является частью осмысления человеком окружающей действительности. На страницах художественного произведения автор выстраивает собственную модель мира, в тексте может возникать «полифония пространства, игра разными видами их членения» [‎5]. Пространственные категории в литературном произведении наполняются ценностным, этическим содержанием.

В. Н. Топоров полагает, что «в мифопоэтическом хронотопе время сгущается и становится формой пространства …, его новым измерением. Пространство же, напротив, “заражается” внутренне-интенсивными свойствами времени …, втягивается в его движение, становится неотъемлемо  укорененным  в разворачивающемся во времени мифе, сюжете (т.е. в тексте)» [8, с. 460].

В. Г. Щукин в статье «О филологическом образе мира (философские заметки)» дает собственное определение хронотопа, под которым ученый понимает «присущую процессу, событию или состоянию субъекта пространственную и временную оформленность и жанровую завершенность» [‎13, с. 60]. Ученый считает, что «жанр стремится к своему завершению в определенном хронотопе – времени-месте свершения [‎13, с. 62].

По мнению Ю. Степанова, человек формирует в своем сознании хронотопы различной степени сложности, ментальные миры или ментальные хронотопы, по мере освоения пространства «черты первоначально “своего” мира распространяются на все более далекие пространства» [‎7, с. 223].

И. П. Никитина полагает, что для разных видов искусства характерны различные подходы к освоению пространства и времени, в единстве эти категории выступают в основном только в литературе. По мнению ученого «понятие хронотопа представляет собой попытку описать художественное пространство именно произведения художественной  литературы» [‎6].

В работах последних лет анализируются различные виды хронотопов художественного текста, понятие хронотопа используется при описании образов литературного произведения и в лингвистическом анализе текста (см. работы Н. В. Березиной (2006), Д. А. Щукиной (2004) А. Л. Троицкой (2015), А. И. Куляпин, Т. А. Воробьева (2016), Е. Н. Широкова (2016), И.. В. Меркулова (2007) и др).

Роман Е. Водолазкина «Лавр» был написан в 2012 году. Пространство и время как важнейшие философские категории имеют большое значение для понимания смысла художественного мира, созданного Е. Водолазкиным на страницах его романа.

Время и место действия произведения, на первый взгляд, достаточно точно охарактеризованы. Временной точкой отсчета является рождение главного героя – 8 мая 1440-го года. Местом начала действия – Рукина слободка при Кирилло-Белозерском монастыре.

Точными датами автор романа отмечает поворотные моменты в жизни главного героя.

В декабре 1455 года умирает дед Христофор [Водолазкин 2021, с. 57] (смерть родителей Арсения не обозначается точной календарной датой, но говорится, что это случилось «в начале второй седьмицы Арсениевых лет» [2, с. 25].

Еще одной временной вехой становится появление на Руси итальянца Амборджо Флеккиа, который приезжает в Псков «то ли в 1477, то ли в 1478 году» [‎2, с. 241].

Следующая точная дата, маркирующая периоды жизни героя, появляется  снова только в «Книге Покоя», знаменуя завершение странствий героя: «Принято считать, что на Русь Арсений вернулся в середине восьмидесятых годов. Точно известно, что в октябре 1487 года он был уже в Пскове, поскольку тогда начался пережитый им великий мор» [‎2, с. 355]. В этом же году Арсений постригается в монахи. А «18 августа года семитысячного от Сотворения мира в храме Успения Пресвятой Богородицы Амвросий [монашеское имя Арсения] принял схиму» [2, с. 399].

В романе Е. Водолазкина «Лавр» реализуется схема, которую М. М. Бахтин назвал «платоновской схемой» [1‎] – это тип биографического времени, реализуемый в автобиографических и биографических литературных произведениях. В основе платоновского хронотопа – «жизненный путь ищущего истинного познания». Жизнь такого ищущего расчленяется на точно ограниченные эпохи или ступени» [Там же]. Герой проходит через преодоление различного рода кризисов, перерождается в них, познание и самопознания героя произведения раскрывается через мифологему пути.

Таким образом, основой развития сюжета романа Е. Водолазкина «Лавр» является описание жизненного пути главного героя, и время движется, казалось бы, линейно, от прошлого через настоящее к будущему.

Автор рисует перед читателем детство героя, его взросление, постепенное постижение различных тайн мира, которые перед маленьким Арсением раскрывает его дед Христофор. Автор проводит главного героя через кризисные, переломные моменты, каждый из которых завершает один жизненный цикл и начинает другой. С каждым таким кризисным событием время в романе становится более насыщенным, а пространственные границы расширяются.

Е. Водолазкин не просто рисует жизнь своего героя, он показывает становление его духа, постижение героем высших истин, которые находятся вне времени и пространства и имеют непреходящую ценность.

В самом начале романа обозначаются две ипостаси человеческого существования – физическая и духовная: «Чтобы нога пребывала в покое, он [Христофор] примотал к ней дощечку. Чтобы крепла не только плоть, но и дух Арсения, он повез его в монастырь» [2, с 22]. Эта мысль о соединении в человеке физического и духовного начал далее будет развиваться и углубляться в романе.

В начале произведения переломными моментами в жизни Арсения становятся смерть близких ему людей, в семь лет мальчик потерял родителей, которые умерли из-за «морового поветрия» [2, с. 26]. Затем умирает дед Христофор, и Арсений  вынужден жить самостоятельно, он, как и его дед, начинает лечить людей, продолжая занятие деда. «Арсений и сам в глазах людей незаметно становится Христофором. И даже путь, который слободским приходилось проделывать для получения лекарства, окупался твердым осознанием того, что все продолжает оставаться на своих местах» [2, с. 61]. «Арсений и сам понемногу начинал чувствовать себя Христофором, и это тождество молчаливо удостоверялось приходившими» [2, с. 64].

Но, по мысли автора романа, Арсений должен был пройти свой собственный жизненный путь. Растождествление Арсения и его деда Христофора происходит с появлением в жизни юноши сироты Устины. Странствие героя, его взрослый самостоятельный путь начинается после смерти его возлюбленной Устины и их новорожденного сына.

Герою предстоит не только некое путешествие, физическое преодоление пространства (он покидает родную слободку и начинает свое странствие по миру), но и духовный путь, совершаемый его душой. Пытаясь отмолить грех Устины, Арсений постепенно обретает себя и начинает постигать истины не только человеческой жизни, но и бытия в целом. Старец Никандр говорит Арсению: «У тебя трудный путь, ведь история твоей любви только начинается. Теперь, Арсение, все будет зависеть от силы твоей любви. И, конечно же, от силы твоей молитвы» [2, с. 113].

У главного героя романа в течение его жизни было четыре имени. Объясняется это тем, что «жизнь человека неоднородна» и порой кажется, что проживают эти жизни разные люди, поэтому каждое имя героя знаменует собой определенный период его жизни. При рождении герою было дано имя Арсений, потом, пытаясь спасти душу своей возлюбленной, герой называет себя Устином (возлюбленную Арсения звали Устиной), начинается его новая жизнь, имеющая мало общего с его прежней жизнью, «Арсений уже не был прежним Арсением» [2, с. 173].

Перед паломничеством в Иерусалим Арсению возвращается его крестильное имя: «Вскоре всему Пскову стало известно, что Устин заговорил. Что имя его не Устин, а Арсений» [2, с. 246], герой заканчивает жизнь юродивого и начинает уже осмысленное, осознанное путешествие в Иерусалим в качестве паломника. С этого момента у странствий Арсения появляется конкретная цель.

Вернувшийся из Иерусалима Арсений готов постричься в монахи, его монашеским именем становится  имя Амвросий, которое он принимает с радостью, в том числе и потому, что это русифицированный вариант имени его погибшего друга Амброджо. Принявший схиму Амвросий получает новое имя Лавр. «Старец Иннокентий сказал …: Хорошее имя Лавр, ибо растение, тебе отныне тезоименитое, целебно. Будучи вечнозеленым, оно знаменует вечную жизнь» [2, с. 401].

Первое указание на то, что время не линейно, появляется еще в начале романа: маленький Арсений и он же умудренный жизненным опытом старец способны видеть друг друга: «Глядя в печь, Арсений видел там порой свое лицо. Его обрамляли седые волосы, собранные в пучок на затылке. Лицо было покрыто морщинами. Несмотря на такое несходство, мальчик понимал, что это его собственное отражение. Только много лет спустя. И в иных обстоятельствах. Это отражение того, кто, сидя у огня, видит лицо светловолосого мальчика» [2, с. 33-34].

И это соположение времен нельзя, по мысли автора романа, объяснить особыми способностями главного героя, так как пришедшая к старому Арсению за помощью княгиня, так же может видеть маленького Арсения: «У меня сын», − говорит княгиня. «Пожалей его. Вот такой? Старец показывает на устье печи, где в контурах пламени угадывается образ мальчика» [2, с. 34], то есть это свойство самого времени, а не особый дар некоторых людей, способных заглянуть через покров времени.

Постепенно знаков соположенности различных временных эпох становится на страницах романа все больше. Амброджо Флеккиа за мгновенье до смерти видит, как в Петербурге, на колокольню Петропавловского собора после реставрационных работ  возвращается ангел с крестом, видит он и промышленного альпиниста Альберта Михайловича Тюнккюнена, который  «фиксировал основание креста болтами» [2, с. 351]. Альберт Михайлович, в свою очередь, видит, «как в далекой Палестине не позолоченный, а вполне реальный ангел возносит к небу душу итальянца Амброджо Флеккиа» [2, с. 352] итальянского паломника в Палестине в далеком XV веке.

События, описываемые в романе, происходят в средние века. Это один пласт повествования, основной. Но в это описание событий жизни главного героя вторгаются события, происходящие в XX  веке в России. Эти события происходят не только в том же месте, что и средневековые, но и, как будто бы в то же время – одновременно с событиями XV века. Время начинает восприниматься не только как линейная структура, но как гораздо более сложная, многоуровневая, имеющая несколько векторов развития и, что важно, – тесно связанная с пространством, которое объединяет эти отдаленные по времени события.

Линейное течение времени нарушается, становится неочевидной последовательность событий. Предвидения героев обладают всеми свойствами реальных событий, иногда грань между тем, что происходит в художественной реальности произведения и мыслями героев о том, что может произойти, исчезает. Так, Строев, едущий в поезде, размышляет о том, что его ждет во Пскове, но его мысли описываются, как события, которые уже случились. Кроме того, слова, сказанные в XX веке Пархоменко Строеву, повторяет итальянец Амброджо, а за ним и русский купец Феропонт, живущие в XV веке. Пархоменко говорит: «В сущности, дело ведь здесь и не во времени, ибо настоящая любовь вне времени. … ваша нынешняя поездка … − пустая трата времени. Пустая трата времени, задумчиво сказал Амброджо. Пустая трата времени, повторил купец Ферапонт» [2, с. 241]. И создается впечатление, что эти события происходят одновременно.

Время в романе все больше приобретает черты мифологического времени.

Причинно-следственных связей между событиями средневековья и современной России нет, они не взаимообусловленные, но для мифа это и не важно −  чтобы что-то произошло, не обязательно должна быть причина.

Амброджо рассказывает купцу Ферапонту в XV веке любовную историю, которая происходила в 1977 в Пскове [‎2, с. 233]. Итальянец рассказывает об этих событиях, как об уже произошедших (писатель использует глаголы в прошедшем времени: был послан, была почти окончена, переутомился, разместили и др.).

Круг событий замыкается, когда мы узнаем, что студент ленинградского университета имени Жданова выбрал предметом своих научных интересов средневековую историю. Он сам так объясняет свой выбор предмета исследования: «Может быть, потому, что средневековые историки не были похожи на нынешних. Для объяснения исторических событий они всегда искали нравственные причины. А непосредственной связи между событиями как бы не замечали. Или не придавали ей большого значения… Они смотрели поверх повседневности и видели высшие связи. А кроме того, все события связывало время, хотя такую связь эти люди не считали надежной [2, с. 237-238]. Эти слова ключ к пониманию времени в романе Е. Водолазкина «Лавр».

Таким образом, время не разделяет прошлое, настоящее и будущее, а объединяет их.

События отдаленного будущего всегда отмечены в романе точными датами, что подчеркивает их достоверность и придает им характер императива. Так, дед Христофор «вполне отчетливо представлял себе дальнейшую судьбу» [2, с. 14], того места, где он жил: в 1495 году на месте его избы будет построена кладбищенская церковь, в 1609 году церковь будет разрушена поляками, на месте кладбища вырастет сосновый лес, в 1817 году этот лес приобретет купец Козлов, через два года будет построена больница для бедных, спустя сто лет в здании больницы разместится уездная ЧК, в 1942 году немецкий пилот сотрет это здание с лица земли, с 1947 года на участке будет военный полигон, а с 1991 года «земля принадлежит садоводству «Белые ночи» [2, с. 14-15].

Герои не только способны видеть будущее, некоторые из них как бы проживают свою жизнь в нескольких временных пластах, о чем свидетельствует, в том числе, и их речь, изобилующая фразами, характерными для современного русского языка.

Юродивый Фома говорит главному герою: «Возвращайся в Завеличье, где на будущей Комсомольской площади стоит монастырь Иоанна Предтечи» [2, с. 179], использует книжные слова и выражения, характерные для русского литературного языка XX-XXI веков: терапевтические мероприятия [2, с 215], «следует констатировать» [2, с. 201], «замерзающий элемент» [2, с. 201], «экономическая составляющая» [2, с. 255]; лексемы коллега [2, с. 192], парадокс [2, с. 194], эсхатология [2, с. 252], «постскриптум» [2, с. 357]; использует разговорные слова и выражения: «Твою дивизию, в сердцах воскликнул юродивый Фома» [‎2, с. 194]; «Да не парься ты, ё-моё! [2, с. 199]. Следует заметить, что на Руси юродивые считались Божьими людьми, в поступках которых находили глубокий смысл и предвидение [11].

В речи главного героя также проскальзывают слова и выражения, которых не было в русском языке в XV веке, герой говорит, например: «У меня, любовь моя, хороший спутник, молодой интеллигентный человек с широким кругом интересов» [‎2, с. 251].

Однако такие же неожиданные для речи людей, живущих в средние века слова и обороты, употребляются и обычными людьми. Так, жители слободки сокрушаются о том, что «передвижение из пункта А в пункт Б не представляется возможным» [2, с. 114]. Складывается впечатление, что люди знакомы с задачами из современного учебника по математики.

Постепенно герой романа постигает тайну времени и пространства. На первый взгляд автор использует кольцевую композицию, время и пространство закольцовываются, круг замыкается: странствия Арсения начинаются во время мора, и возвращается герой в родные места во время мора. Кроме того, умирает герой недалеко от той слободки, в которой он появился на свет. Время и место оказываются неразрывно связанными. «Мне кажется, сказал Арсений Устине, что я вернулся на много лет назад. В руках моих те же гноящиеся тела и, веришь ли, любовь моя, едва ли не те же люди, которых я некогда лечил. Не пошло ли время вспять, или – поставим вопрос иначе – не возвращаюсь ли я сам к некой исходной точке?» [2, с. 359].

Герою начинает казаться, что время очертило круг и продолжает очерчивать круги, такому восприятию времени способствует монастырская жизнь: «Здесь оно [время] совершенно другое. Время более не движется вперед, но идет по кругу, потому что по кругу идут насыщающие его события» [2‎, с. 374].

«И в снах его больше не было фантазий, это были правдивые сны – сны о бывшем. Время действительно возвращалось вспять. Оно не вмещало отведенных ему событий – так велики и пронзительны были эти события. Время расползалось по швам, как дорожная сумка странника, и теперь предъявляло страннику свое содержимое, и он рассматривал его как в первый раз» [2, с. 361].

Автор романа поясняет свое представление о времени, вкладывая его в уста старца Иннокентия: «Движение времени уподоблено спирали. Это повторение, но на каком-то новом, более высоком уровне. Или, если хочешь, переживание нового, но не с чистого листа. С памятью о пережитом прежде» [2, с. 376].

Именно эта разомкнутость времени дает возможность Арсению избыть свою вину, свой грех. В ситуации с девушкой Анастасией, герой получает возможность почти в тех же жизненных обстоятельствах, что и с Устиной, поступить по-другому, ему удается спасти и Анастасию, и ее младенца, с рождением которого Арсений покидает этот мир. Выполнив обещание, данное Устине, его душа спокойно покидает тело.

В романе «Лавр» пространство, подобно времени, закручивается в спираль. И даже когда кажется, что человек ходит по кругу, на самом деле «это уже спираль»  [2, с. 376]. Старец Иннокентий говорит: «Иду, как и прежде, сопровождаем вихрем листьев, но – заметь, Амвросие, – вышло солнце, и я уже немного другой» [2, с. 376].

Такой пространственно-временной континуум дает надежду, «повторения даны для преодоления времени и нашего спасения» [2, с. 377], следовательно, «непоправимых вещей нет» [‎2, с. 377].

«Слова рано и поздно не определяют содержания явлений. Они относятся только к форме их протекания – времени. Которого, как считает Амброджо, в конечном счете нет. … Я думаю, сказал Амброджо, что исчерпывается не время, но явление. Явление выражает себя и прекращает свое существование» [2, с. 288].

Гораздо важнее, что именно происходит, а не когда. Время не играет существенной роли, поэтому даты становятся не важны для Арсения-Лавра, любое указание времени заменяется словом «однажды»: «Начиная с той зимы Лавр потерял счет времени, устремленного вперед. Теперь он чувствовал только время круговое, замкнутое на себе, – время дня, недели и года. … Иногда ему сообщали, какой на дворе год, но он тут же его забывал, потому что давно уже не считал такое знание ценным. События в его памяти более не соотносились со временем. … Само пережитое постепенно теряло отчетливость, все более превращаясь в общие идеи добра и зла, лишенные подробностей и красок. Из временных указаний все чаще ему приходило на ум слово однажды» [‎2, с. 412].

Автор романа постепенно приводит читателя к мысли, что время протекания событий не имеет решающего значения, гораздо важнее понять суть явлений. Постижение смысла жизни не связано со временем, оно вне его. Нет ни начала, ни конца, есть только вечность.

Характеристика пространства также постепенно усложняются в романе. Сначала перемещения героя происходят исключительно по горизонтальной оси, автор романа указывают точные точки перемещения героя в пространстве: «Выйдя из дома, Арсений направился в Кощеево. Из Кощеева – в Павлово, из Павлова – в Паньково» [‎2, с. 119]. Однако именно такое, казалась бы вполне осмысленное и определенное перемещение героя, на самом деле не имело не только «четко выраженной географической цели» [2, с. 120], но и не было понимания смысла этого передвижения, поэтому герой просто блуждал в пространстве – «путь Арсения не был прям» [2, с. 120]. «Арсений не знал, в каком – и вообще в одном ли направлении он двигался. Строго говоря, ему и не требовалось направление, потому что он никуда не стремился» [2, с. 173]. Пространственные ориентиры перестают иметь значение.

В пути герой постепенно меняется, он перестает быть прежним Арсением внешне и внутренне, прежнего Арсения уже нет, но кто он теперь не ясно и самому Арсению. Кульминацией этого путешествия героя без определенной цели становится его превращение в юродивого, герой занимает маргинальную позицию, живет на границе разных миров.

Постепенно пространство как бы раскрывается перед героем, расширяется. Сначала маленькая слободка при монастыре, потом город Белозерск, затем Псков; границы постепенно расширяются, а затем исчезают, когда герой начинает свое паломничество в Иерусалим. Арсений путешествует по земле и по воде, видит разные страны и разных людей. Пространство меняет героя, трансформирует его: если в Псков пришел юродивый Устин, то покидает город паломник Арсений, возвращается во Псков после паломничества уже другой человек, не похожий на прежнего ни внешне, ни внутренне [2, с. 356].

Если в начале произведения перемещение в пространстве, как и во времени, носит линейный характер, то с развитием сюжета пространство, подобно времени, трансформируется. Изменение пространственно-временных координат делает возможным видение героями сначала событий, приуроченных к месту, на котором они находятся, но происходящих в будущем, а затем герои могут видеть шире, видеть будущие события, не связанные с их местом пребывания. Пространство, подобно времени становится сначала прерывистым, дискретным, а затем начинает закручиваться в спираль, давая возможность герою вернуться в начало его жизненного пути, но на другом витке пространственно-временной спирали. Вернувшийся из Иерусалима Арсений «Месту своего пребывания он придавал теперь мало значения» [2, с. 356].

Когда герою кажется, что его путешествие закончилось, старец Иннокентий сообщает ему, что его «путешествие только начинается… Просто теперь оно пойдет в другом направлении» [2, с. 372]. И далее на последних страницах романа герой практически не перемещается в пространстве, даже если ему кажется обратное, но он перемещается во времени, и это в каком-то смысле движение вспять, к тому, что случилось много лет назад в начале его пути.

Связь времени и пространства, общность их характеристик неоднократно показывается в романе. Эту неразрывность времени и пространства можно, например, наблюдать в описании экспедиции, в которой принимал участие Строев. «Квартира Строева находилась в Запсковье, на улице Первомайской, недалеко от храма Спаса Нерукотворного Образа, построенного в великий мор 1487 года» [2, с. 234]. В Запсковье в XV веке жили юродивый Карп и калачник Самсон. 1487 год – это год возвращения Арсения из Иерусалима во Псков.

Необходимо отметить, что в романе Е. Водолазкина «Лавр» выстраивается пространственная вертикаль: земля – небо. Еще в детстве «Арсений решил долететь до неба. Небо давно его привлекало» [2, с. 21]. Однако постепенно выясняется, что «связь неба с землей не так проста» [2, с. 173] и не сводится к пространственным ориентирам верх – низ.

В пространстве романа «Лавр» реально всё – материальное и нематериальное. Так, например, Арсений может видеть смерть, его душа видит душу Устины: «Увидев Смерть, душа Арсения сказала: не могу вынести твоей славы и вижу, что красота твоя не от мира сего. Тут душа Арсения рассмотрела душу Устины» [2, с. 99].

Умершие люди продолжают свое существование в другом мире, другом пространстве. Смерти не существует, это лишь переход из одного мира в другой: «Смерть, которая хотя и временна, но болезненна» [2, с. 99]. Арсений разговаривает с ушедшими людьми: со своим дедом Христофором [‎2, с. 67], со своей умершей возлюбленной Устиной, с умершим старцем Симеоном [2, с. 327]. Об Устине Арсений говорит, что «она живет не на этом свете» [2, с. 140]. Жизнь связана со временем, ограничена им, смерть снимает эти ограничения. Старец Иннокентий успокаивает Лавра: «Не скорби, Лавре, ибо недолго тебе оставаться запертым во времени» [2, с. 419].

Мертвые могут наблюдать за живыми: «Не желая посмертного удаления от дома, место упокоения он [Христофор] наметил еще при жизни – и теперь в этом не раскаивался. Он не только знал все происходившее в доме, но почти был в нем. Почти – потому что, помня об относительности смерти, Христофор отдавал себе отчет и в том, что живым и мертвым предназначено раздельное пребывание» [2, с. 65].

Между миром живых и миром мертвых наблюдается определенная симметрия [дед Христофор]: «Проводивший дни жизни своей в доме у кладбища, дни своей смерти он будет проводить на кладбище у дома» [2, с. 61].

Трудным для человека является преодоление этого порога между жизнью и смертью: «Временное омертвение Никандра было проявлением солидарности. Чтобы поддержать Христофора, он решил проделать с ним первые шаги в смерть. Потому что первые шаги – самые трудные» [‎2, с.  60].

Знаковыми являются слова старца Никандра: «Смерть – это не только горечь расставания. Это и радость освобождения» [‎2, с. 39]. Смерть освобождает человека от тягот земной жизни и «в последнюю минуту каждый остается наедине с Богом» [2, с. 52]. День смерти является днем рождения вечности [2, с.114]. Старец говорит Арсению: «Там, где она [Устина] сейчас, нет уже. И еще нет. И нет времени, а есть бесконечная милость Божия» [2, с. 112].

Е. Водолазкин, благодаря выстроенному в романе хронотопу, показывает, что гораздо важнее физического перемещения человека в пространстве и во времени, движение его души, направление этого движения одно – это постепенное постижение божественных истин. Именно поэтому физическая слепота лишь обостряет духовное зрение, и «когда небо окончательно заволокло тучами и дождь пошел сплошной стеной» становится очевидным направление  движения [2, с. 313].

В романе Е. Водолазкина «Лавр» пространственно-временные координаты обладают мифопоэтическими характеристиками. В произведении нейтрализуются важнейшие оппозиции: жизнь – смерть, прошлое – будущее, верх – низ, сзади – спереди и др. Автор дает понять читателю, что время и место не важны, что они весьма условны. Истинное значение и смысл имеет только путь человека к Богу.