Психологизм маленьких трагедий А.С. Пушкина

The psychology of the little tragedies by A. S. Pushkin

Angela Fomina

senior lecturer, Branch of the Stavropol pedagogical Institute in Budennovsk, Russia, Budennovsk

Yulia Tyrina

a student of psycho-pedagogical faculty, Branch of the Stavropol pedagogical Institute in Budennovsk, Russia, Budennovsk

Аннотация. В статье рассматривается основная тема маленьких трагедий А.С. Пушкина, особенности психологизма, механизм переноса вины.

Abstract. The article deals with the main theme of the small tragedies of Alexander Pushkin, the features of psychology, the mechanism of transfer of guilt.

Ключевые слова: трагедия; психологизм; тайна человеческой души; катарсис.

Keywords: tragedy; psychology; mystery of the human soul; catharsis.

«Маленькие трагедии» – условное название цикла, в которые входят четыре трагических произведения. Пушкин назвал их так в письме к П.А. Плетневу 9 декабря 1830 г.: «Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал… Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы» и «Дон Жуан» [7]. Замыслы трех последних трагедий датируются 1826 годом, однако не существует никаких доказательств работы над ними вплоть до Болдинской осени 1830г., когда и был сформирован цикл. Сохранились только беловые автографы всех трагедий, за исключением «Моцарта и Сальери».

Когда Пушкин создавал свой цикл, писатель опирался не на определенные даты, а рассматривал целые культурные периоды европейской истории, – «Маленькие трагедии» представляют собой большое историческое полотно. А «Обилие источников, которые привле­кались Пушкиным к созданию "маленьких трагедий", не будет казаться удивительным, если учесть то, что они представляют собой эпическое полотно, которое посвящено великой европейской культуре» [4].

Большое внимание Пушкин-драматург уделял проблеме жизненной правды. Психологизм «Маленьких трагедий» всегда подчеркивался пушкинистами. Так С. Бонди писал: «Основная тема всех маленьких тра­гедий – анализ человеческой души, человеческих страстей, аффектов» [1].

И глубина психологии в дальнейших его рассуждениях над пушкинскими шедеврами сводилась им к отображению «скупости» как «страсти, к собиранию и накоплению денег в «Скупом рыцаре», и «зависти» «как страсти, способной довести охваченного ею человека до страшного преступления» в «Моцарте и Сальери». В такой трактовке автор раскрывает внешние признаки явления.

Исследователи нашего времени рассматривают «Маленькие трагедии» как «историю нового времени, которая взята в ее кризисных точках, как колоссальный переход от счастья к несчастью» [5].

Пушкина беспокоит в первую очередь «судьба личности» и то, почему в этом мире становится трагической судьба богато одаренной натуры. Пушкину не важны были скупость, зависть, сладострастие, т. е. аффекты. Он осмыслил, что аффекты – это «ключ», с помощью которого открывается тайна человеческой души. «Тайна же, по мнению Пушкина, заключается в том, что человек и не подозревает, какой вулкан страстей дремлет до поры до времени на дне его души» [5]. «Обида» пробуждает гордыню, с помощью которой они надеются защититься, как щитом, от агрессивного окружения. Гордыня отводит человека в одиночество, в так называемую изоляцию – монастырь, подвал, трактир, кладбище и т. д. Там и созревают великие проекты мести «страшному миру». Там и рождается жажда «великой власти», к которой ведут разные пути – деньги (власть над миром), слава (власть над душами), страсть (власть над телами)», – пишет в своей статье Звонникова Л.А. [3]

Для каждого из пушкинских героев цикла основным был перенос вины, а объектом служения выступала собственная личность. В трагедии «Пир во время чумы» священник оказывается единственным из тех, кто исправляет это немалое искажение, которое вызвано секуляризо­ванной культурой: он несет миру служение, принимая вину на себя, – таков исход его встречи с тем, кто оказался наследником немалых подмен, которые не сумела исправить церковь. И лишь благодаря Священнику Вальсингам получает единственный шанс: он столкнулся с той нормой, с той истиной большого мира, которая является един­ственным началом решения трагического конфликта.

Распознавая зерна трагических конфликтов, писатель показывает изначальный механизм возникновения трагедии: это механизм переноса вины. Когда виноваты все, а значит, как бы и никто, когда любому человеку так легко отступиться от вины, перенести ее на историю, на мир, на других, это приводит к отказу от очищения души.

Осмыслить законы трагического образования сюжета, не превратив­шись в трагическую жертву, идущую путём героя, который порождает трагедию, переместиться, перейти к новому образу бытия и – такую задачу ставил перед собой писатель осенью 1830 г. накануне женитьбы в Болдине. Кровно, личностно, автобиографически причащаясь к тому, что сделано объектом драмы, раскрывая в судьбах героев трагедий то, как искажается их собственная природа, Пушкин испытывал очищающее влияние драматического жанра: катарсис через осознание трагической вины.

Появлению главного героя на сцене в трагедии «Скупой рыцарь» предшествует заочное знакомство читателя с ним: уже на основе разговоров Альбера со слугой и с ростовщиком Соломоном формируется впечатление о Бароне-скупце. Правда слуга ни слова не произносит о старом хозяине, а Соломон с ним, судя по всему, не знаком, поэтому на самом деле «славу» Барону организовывает сын, а мы неравнодушны, так как сочувствуем нелегкому положению сына. Во второй сцене мы, предубежденные к Барону, с изумлением видим его, наедине с самим собой, совершенно другим человеком по темпераменту и мощи и вынуж­дены внести значимые поправки к тому, на что настроились со слов «одной стороны».

Было бы несправедливо называть Альбера «скупым рыцарем», ведь скупость – из презираемых им черт человека. На рыцарском поединке не скупость удесятерила его силы, а осознание того, что снаряжение, поврежденное противником, заменить ему нечем и не на что. Он и сам с откровенной горечью так и оценивает свое нынешнее положение:

О, бедность, бедность!

Как унижает сердце нам она! [6]

«Моцарт и Сальери» – трагедия о дружбе и предательстве, ее первоначальное название – «Зависть». Для того чтобы изобразить образы, возникающие в его сознании, Пушкин обращается к историческим фигурам двух известных композиторов. «Не музыка, не искусство и даже не творчество является истинной темой его трагедии, а сама жизнь творцов и притом не Моцарта и Сальери», – пишет С. Булгаков [2]. Дружба Сальери уже с самого начала была отравлена завистью.

Кто скажет, чтоб Сальери гордый был

Когда-нибудь завистником презренным,

Змеей, людьми растоптанною, вживе...

Никто!.. А ныне – сам скажу – я ныне

Завистник. Я завидую; глубоко,

Мучительно завидую. – О небо!.. [6]

Отношения Моцарта и Сальери запечатлены у Пушкина необык­новенным избранием дружбы. Они намного точнее описаны в образе Сальери и остаются менее выявленными в Моцарте, возможно, по причине неблагополучия их у одного и благополучия у другого.

«Каменный гость» является показателем мировой темы расплаты, а у предшественников, которые касались этой темы, не было недостатка в открытом морализировании. Пушкину было необходимо, не прибегая к морализированию, с первых же строк заверить читателя в необходи­мости гибели его героя. Что и для Пушкина «Каменный гость» – трагедия возмездия, подтверждает уже само выбранное им название («Каменный гость», а не «Дон Жуан»). Вследствие этого все дейст­вующие лица – Лаура, Дона Анна, Дон Карлос и Лепорелло – только и делают, что задумывают и приближают гибель Дон Гуана. О том же без устали просит сам герой:

Всё к лучшему: нечаянно убив

Дон Карлоса, отшельником смиренным

Я скрылся здесь... [6, с. 77].

...Ну, развеселились мы.

Недолго нас покойницы тревожат [6, с 93].

Моральная чистота истинной любви – вот что, по мнению Пушкина, является трагической развязкой «Каменного гостя». Жестокий и безжалостный мир отказывается простить Дон Гуану живое человеческое чувство.

В трагедии «Пир во время чумы» с самого начала задана трагическая ситуация, но ее исход далеко не предопределен. В «Пире во время чумы» в отличие от других трагедий ещё более ослаблено внешнее драматическое действие, но это не исключило внутренней напряженности героев – Луизы и Мери, Вальсингама (Председатель) и Священника. Герои поют песни, произносят диалоги, но мы не видим никаких действий с их стороны, направленных на изменение ситуации. Драматизм перенесен в мотивы их поведения.

Психологизм «Маленьких трагедий» Пушкина тесно связан с понятием катарсиса (от греч. η κάθαρση – очищение, освобождение души от тягостного, а тела от вредных веществ), что проявляется и в появлении этической реакции персонажа на трагическое событие, и в этико-эстетической реакции читателя, который переживает восприятие трагического действия [8].

В пушкинских трагедиях катарсические метаморфозы чувств читателя и героя производятся динамически, последовательно: сначала формируется одно чувство; следом оно преодолевается другим, и наконец путем синтетического взаимопроникновения они превращаются в сложную духовную эмоцию. Читатель, сопереживая событиям, развора­чивающимся в трагедии, испытывает чувство сострадания к героям, страшится за их дальнейшую судьбу. Это волнение приводит к очищению души зрителя и читателя, возвышает над окружающей действительностью и оказывает глубокое воспитательное воздействие.