"Агнец": Евангелие детства от Кристофера Мура

THE «LAMB»: THE GOSPEL OF THE CHILDHOOD OF CHRISTOPHER MOORE

Larisa Serebryakova

candidate of philology, assistant professor, Perm State Humanitarian Pedagogical University, Russia, Perm

Аннотация. Роман К. Мура «Агнец. Евангелие от Шмяка, друга детства Иисуса Христа» анализируется в аспекте полемического обыгрывания традиции современных романов на евангельский сюжет.

Abstract. K. Moore's novel «Lamb: the Gospel according to Biff, Christ’s childhood pal» is analyzed in the aspect of polemical harping traditions of modern novels in the Gospel story.

Ключевые слова: роман-апокриф; евангелие; апокриф, постомодернизм; пародия; рассказчик; Кристофер Мур.

Keywords: apocryphal novel; the Gospel; the Apocrypha; postmodernism; parody; the narrator; Christopher Moore.

Комический, травестирующий евангельскую историю роман современного американского писателя Кристофера Мура «Агнец. Евангелие от Шмяка, друга детства Иисуса Христа» (2002) является одним из наиболее репрезентативных образцов романа-апокрифа.

В нашем определении роман-апокриф представляет собой жанровую модификацию, фабульной основой которого является история жизни Иисуса Христа. На этой единой фабуле нарастают разные сюжеты с различным разрешением коллизий.

Современный роман-апокриф не просто рассказывает евангельскую историю, а, как правило, конструирует, следуя апокрифической традиции, многочисленные альтернативные варианты. Известно, что древние апокрифы часто представляли информацию, отсутствующую или изложенную крайне лаконично в канонических текстах. Именно такой лакуной, «белым пятном» в евангельской истории являются детские и молодые годы Иисуса Христа (годы до Служения). Традиционно именно эти пробелы заполнялись невероятными чудесами и впечатляющими подробностями, например, рассказы о чудесах, совершенных Иисусом в возрасте от 6 до 12 лет в «Евангелии детства», которое приписывается апостолу Фоме.

Роман К. Мура – это еще одна попытка ответить на вечные вопросы, каким был Иисус в детстве, у кого учился и учился ли, где прошла его молодость и т.п. Но попытка эта шуточная, пародийная.

Как известно, пародирование библейских сюжетов и образов (parodia sacra), восходящее к традиции народной смеховой культуры (М. Бахтин), получило широкое распространение в средневековой Европе. В современной постмодернистской литературе пародирование как частный случай переосмысления предполагает, во-первых, «обращение в прошлое» (наличие уже созданного ранее произведения искусства, которое избирается объектом пародии), во-вторых, – манипуляцию содержанием такого произведения с целью создания комического эффекта [4, с. 239].

Пародийность проступает уже в названии романа, напоминающем апокрифы о детстве Иисуса, прежде всего «Евангелие от Фомы». Образ евангелиста-рассказчика Шмяка пародирует святого евангелиста Матфея: «Отец мой Алфей работал каменотесом, а мать Неоминь была одержима бесами. Мое родовое имя – Левий – происходит от брата Моисея, прародителя племени жрецов; кличка «Шмяк» – из нашего слэнга. Означает такой подзатыльник» [3, с. 17]). Известно, что апостола и евангелиста Матфея в Священном Писании называют Левием (Лк. 5,27). Апостол Матфей был братом апостола Иакова Алфеева и, до своего призвания в апостольский чин, был Галилейским мытарем, то есть сборщиком податей. Согласно преданиям, апостол Матфей после своего призвания пребывал с Иисусом неотлучно, был очевидцем и участником событий, именно они наиболее полно описаны в Евангелии от Матфея.

Серьезности евангелиста противопоставлена бесхитростная простота остряка и балагура с малоприличным именем и лексикой современного тинейджера. Именно он подвергает сомнению канонизированную историю: «Если весь остальной, с позволения сказать, ”Новый Завет” – такая же писанина, как Матфеева, о жизни Джоша явно должен рассказать тот, кто был рядом, – я» [3, с. 243–244].

Пародированию подвергаются апокрифические чудеса, творимые Иисусом в детстве. Например, его способность к воскрешению мертвых, когда шестилетний Иисус сначала оживил ящерку, а потом «дохлого жаворонка» (в апокрифическом Евангелии детства – птичку). Или его чудо с хлебами: у всех односельчан Иисуса на лепешках появляется его лик. И для того, чтобы скрыть «грех» (изображение человека у иудеев запрещено), Иисуса, носившего длинные, по-ессейски, волосы, приходится коротко подстричь. Пародируются древние пророчества Исайи («Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею и детеныши их будут лежать вместе: и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо василиска»): Иисус приносит домой огромную кобру, которая не смеет укусить будущего Спасителя.

Шмяк знал Иисуса с детства, всю жизнь следовал за ним, был ему настолько близким «корешем», что заодно с ним влюбился в соседскую девчонку Мэгги (Магдалину) – травестийный вариант любовного треугольника, – а заодно и в Марию, мать Иисуса, на которой готов жениться, когда старый Иосиф умрет.

Когда приходит время выбрать профессию и вступить во взрослую жизнь, Иисус признает себя сыном Бога и хочет стать «ловцом человеков» («Я вообще‑то думал спасать человечество», «Мое имя — не Джошуа бар Шмяк, да и не Джошуа бар Иосиф, вообще-то. Меня зовут Джошуа бар Иегова!» [2, с. 53; 27]), а Шмяка привлекает роль «деревенского дурачка» («как Варфоломей»). Шмяк – «плут, надевающий маску дурака» [2, с 216].

Шмяк постоянно акцентирует «необычность» своего «лучшего друга», противопоставляя ему свою «обычность». Еще будучи ребенком, Шмяк увидел в Иисусе «избранного» и осознал ограниченность своего собственного существования: «Для меня же узнать в десять лет, что мой лучший друг – Мессия, а я проживу и умру обычным каменотесом, оказалось проклятьем просто непосильным» [3, с. 65]. Иисус, напротив, с раннего детства знавший, что он Мессия, не мог понять, почему и зачем «избран» именно он. Вместе со Шмяком Иисус отправляется в странствия, на восток, на поиски волхвов, чтобы понять «как ему быть Мессией» [3, с. 69]. В Кабуле друзья находят «вырубленный в скале» дворец Бальтазара, больше напоминающий пещеру из восточных сказок; в Тибете – Гаспара, настоятеля монастыря; в Индии – йога Мельхиора.

Захватывающие странствия героев, чужой, неизведанный мир, долгое путешествие по морю и через пустыню, приключения и испытания образуют авантюрный слой сюжета. Но и эти приключения пародийны: долгожданная встреча с Валтасаром, лишенная всякой торжественности и святости, комична так же, как встреча со снежным человеком Йети.

Испытание верности и чести главных героев восходит к традиции романа испытания (воспитания). В странствиях Иисус и Шмяк проходят через ряд испытаний, следующих одно за другим, причем каждое последующее оказывалось сложнее предыдущего. Но если греческий роман испытания, по Бахтину, строится на испытании любовной верности, чистоты идеальных героя и героини, то в романе Мура героям уготовано испытание дружбой.

Герои переживают процесс становления: покинув родной дом детьми, Иисус и Шмяк возвращаются обратно уже зрелыми мужчинами. Каждый из них начинает понимать свою миссию в этой жизни, но оба сходятся в одном – людям нужна любовь во всех возможных ее проявлениях.

Кроме травестированного евангелия в романе очевидна ориентированность персонажей на ренессансную пару – Дон Кихота и Санчо Пансу: в Иисусе просматриваются черты рыцаря, совершающего подвиги на благо людям, в Шмяке – его преданного оруженосца. Шмяк воплощает телесное начало, а Джош – духовное, Шмяк с интересом разглядывает статую Венеры, Иисус целомудренно отводит глаза и предлагает Шмяку поступать также. Путешествуя, Сын Божий постигает глубины Духа, а Шмяк – законы плоти («Джош читал свитки и книги, а я смешивал ртуть и свинец, фосфор и серу, древесный уголь и философский камень, пытаясь тем самым хоть как-то постичь природу Дао»). Осознающий это различие Шмяк – не мудрец, не мистик и не философ, он не рассуждает, а действует, хотя часто невпопад или вопреки здравому смыслу. При этом Шмяк очень удачлив и без потерь выходит из совершенно нелепых ситуаций, что не дано его «лучшему другу».

Путешествие, длившееся почти пятнадцать лет, заканчивается отнюдь не сказочно. По возвращении в Назарет Иисус, получивший знания в Тибете, действительно живет идеей мессианства, о которой говорилось в древних пророчествах, и искренне верит в ее осуществление: «Жрец и писцы меня схватят и будут меня судить. И будут плевать на меня, и бичевать меня, а потом меня убьют. И на третий день я восстану из мертвых и пройду меж вас снова, но сейчас вы не должны меня останавливать. Если вы меня любите, то примете то, что я вам говорю» [3, с. 665]. Жертва Иисуса добровольна, как и жертва Шмяка: после распятия он казнит Иуду-предателя и сам бросается со скалы.

Кристофер Мур назвал свой роман сказкой, которую он «сочинил». С точки зрения Мура, жизнь исторического Иисуса, особенно с детских лет до времени служения, – «тридцатилетняя дыра», «преимущественно спекуляция», основанная на множестве домыслов и версий, породивших «сплошную путаницу и неразбериху». Невозможно узнать правду, то есть «как все было» на самом деле, найти аутентичную версию, ответить на сложные вопросы, связанные со становлением личности Иисуса Христа, следовательно, право на существование имеет любая, даже самая необычная версия жизни Иисуса («я и не стараюсь представлять, как было на самом деле, я просто рассказываю истории»). Кроме того, автор убежден, что история Иисуса рассказана такое множество раз, что люди ищут в ней то, что уже знают, и даже явные расхождения в канонических евангелиях стали привычными, поэтому разумно создать совершенно необычную историю, непохожую ни на какую другую, и таким образом разрушить сложившиеся стереотипы и шаблоны.

Фантастические домыслы сопровождаются выразительными историческими и бытовыми деталями. Шмяк несколько раз упоминает о Сепфорисе и готовящемся там мятеже; о бесчинствующих римлянах; об ожидании Мессии, который освободит землю от римского владычества: «Я и сам помнил – постоянно ходили какие‑то разговоры о пришествии Мессии, наступлении Царства Божия, освобождении нашего народа от римлян. В горах кишмя кишели разнообразные фракции зилотов, которые то и дело нападали на римлян, надеясь, что так совершатся какие-то перемены» [3, с. 62].

Апокрифическая фантастика, приправленная юмором и легкой иронией, демонстрирует степень свободы автора по отношению к материалу (в частности к апокрифическому Евангелию от Фомы) и степень свободы художественного вымысла, смешивающего сказку и исторические реалии. Роман, включающий в себя авантюрный и плутовской, традиции романа воспитания, философской повести и совсем не дидактическую сказочность, позволяет комические деформации источников.

В «Агнце» проявляется специфически-романное отношение к вымыслу, который становится предметом двусмысленной игры автора с читателем: с одной стороны, он приглашает читателя поверить в достоверность изображаемых событий, с другой – постоянно подчеркивает абсолютную вымышленность, сотворенность романной действительности. Традиция высокой риторической культуры сменяется карнавальным дискурсом.

Кристофер Мур, как представляется, не ставит перед собой задачу окарикатурить или спародировать тексты-первоисточники (Евангелия или апокрифы), а полемически обыгрывает традицию современных романов о Христе с уже устоявшимися шаблонами, и во многом от этих шаблонов зависящих. Таким образом, писатель создает не пародию в точном смысле слова, а скорее шуточную вариацию, или комическую пародию, основанную на пародийном отрицании опытов восстановления «подлинной» истории жизни Иисуса и в то же время ироническом подражании «высокому» образцу романа-апокрифа.