Влияние личности А. Дударя на художественный перевод романа «Евгений Онегин» А. Пушкина

Художественный перевод является одним из важнейших способов осмысления и функционирования литературного произведения в разных культурах. Традиционно переводной текст рассматривается как версия подлинника, которая занимает с ним равноправное место. Е.Д. Богатырева подчеркивает: недостаточное внимание науки о литературе к переводу обусловлено тем, что выработанные принципы его анализа долгое время не пересматривались, а с 50-х гг. XX в. «инициатива в изучении перевода перешла в рамки лингвистики» [1, с. 3]. Литературоведческий подход предполагает оценку перевода с точки зрения его эстетической эквивалентности оригиналу, определяет роль переводов в развитии духовной культуры, включает обращение к личности переводчика и рассмотрение его личностных качеств как художника слова.  В сфере гуманитарных наук, считает Т.В. Ковалева, вопрос о творческой индивидуальности личности переводчика «до сих пор не получил однозначной оценки» [2, с. 2].

Плодотворное влияние хорошего перевода на литературный язык и культуру воспринимающей стороны-коммуниканта очевидно: благодаря переводной литературе происходит обогащение культурно-исторических традиций, развитие и обновление норм литературного языка, раскрытие новых возможностей художественного слова.

Основная задача переводчика – максимально точно передать содержание, индивидуальный стиль автора оригинального произведения. Однако перевод, как известно, «не может существовать без опосредованности переводческой интерпретацией» [1, с. 5]. По мнению Ю.А. Сорокина, при анализе перевода следует помнить, что «мы имеем дело не только с дву-язычным переводом, но с “дву-культурным”, интерпретативным переводом» [3, с. 4] (выделено автором. – А.Е.). При передаче переводного текста (коммуниката) личность переводчика оказывает значительное влияние как на частное воспринимающее сознание (читателя), так и на культуру, в дискурсе которой был осуществлен перевод. Качество перевода и его принятие в другой литературе напрямую зависят от уровня мастерства переводчика, его философско-эстетических взглядов, знания и понимания им менталитета страны, на языке которой создается художественный перевод.

Для рассмотрения влияния личности переводчика на перевод наиболее продуктивным будет обращение к хорошо изученным произведениям известных авторов. Поэтому наш исследовательский интерес связан с восприятием белорусскими переводчиками художественного наследия А. Пушкина, творчество которого всесторонне рассмотрено в разных областях научного знания.

Долгое время считалось, что перевод «Евгения Онегина», порученный А. Дударю, был утерян [4, с. 10]. Поэтому традиционно первым переводчиком романа считался А. Кулешов [4, с. 13]. Открытием и поводом для научного осмысления стала находка А. Северинец в марте 2017 г. рукописи полного перевода романа на белорусский язык, осуществленного А. Дударем. В связи с тем, что текст найден сравнительно недавно, отсутствуют аналитические работы, посвященные этому художественному переводу.

Для рассмотрения влияния личности переводчика на перевод были проанализированы строфа XXXI главы III (письмо Татьяны к Онегину) и строфа XXXI главы IIX (письмо Онегина к Татьяне). В результате сравнительно-сопоставительного анализа выявлены синтаксические и стилистические особенности, связанные с индивидуальными взглядами переводчика и с авторской адаптацией ментальных установок русской нации к мировоззрению белорусского читателя, к уровню его образованности в первой половине XX в.

Татьяна Ларина – любимая героиня А. Пушкина. Для описания ее души автор использует эпитеты «неопытная» и «волнуемая», подчеркивая наивность и чувствительность главной героини: «Души неопытной волненья» [5, с. 51]. В первом случае переводчик опустил прилагательное «неопытная» и сместил акцент на «волнения» души, используя прием гиперболизации; А. Дударь запечатлевает чувство героини как стихийное бедствие: «Суняць душы маёй навалу» [6, с. 243] (навала – стихийное бедствие, беда [7]). В другом случае переводчик сохраняет эпитет и переводит словосочетание дословно: «Тугу усхвалёванай душы» [6, с. 244]. Очевидно, что видение А. Дударем и А. Пушкиным чувств Татьяны совпало: переводчик совершает дословный перевод, чтобы более точно передать состояние души Татьяны, сохраняя один из авторских эпитетов.

А. Пушкин наделяет свою героиню такими качествами, как готовность к самопожертвованию, способность к глубокому переживанию любви. Для Татьяны любить – значит жить для другого, отдавать себя, свое сердце: «Другой!.. Нет, никому на свете / Не отдала бы сердца я! / То в высшем суждено совете… / То воля неба: я твоя» [5, с. 52]. А. Дударь заменяет глагол «отдать» глаголом «открыть» (т.е. «впустить в свое сердце, открыть его для кого-то» [8]), меняя таким образом не только смысл стиха, но и важную деталь в характере героини (посредством семантической литоты устремление героини к полному отданию своего сердца заменяется высокой степенью ее доверия): «Другі!.. О не, нікому болей / Не адчыніла сэрца я! / То суджана вышэйшай волей, / то суд нябесны: я твая» [6, с. 243]. Такая переводческая неточность – также результат личного понимания А. Дударем образа Татьяны.

Одним из центральных образов в письме Татьяны к Онегину стал образ молитвы. Строки А. Пушкина «Ты говорил со мной в тиши, / Когда я бедным помогала / Или молитвой услаждала / Тоску волнуемой души?» [5, с. 53] А. Дударь перевел так: «Ты размаўляў са мной ў цішы, /Як бедным я дапамагала /Або малітвай суцішала / Тугу ўсхвалёванай душы?» [6, с. 243] В современных словарях слово «суцішаць» переводится как «утешать» [7], т.е. облегчать страдание, успокаивать [8, с. 765], а «услаждать» – делать приятным, тешить, доставлять удовольствие [8, с. 751]. В таком случае можно говорить о применении контекстуального антонимического перевода (радость / успокоение; отрада / утешение). Мы полагаем, что молитва для Татьяны не только и не столько всецелое успокоение, а услада, радость от общения с Богом в момент приятия тоски, которая воспринята героиней как неизбежность, предначертанность.

Отметим, что религиозно-философское начало активно используется в письме Татьяны: «То воля неба: я твоя» [5, с. 52]; «Я знаю, ты мне послан богом/ до гроба ты хранитель мой» [5, с. 52]; «Кто ты, мой ангел ли хранитель, / Или коварный искуситель: / Мои сомненья разреши» [5, с. 53]. А. Дударь осуществляет перевод этих строк следующим образом: «То суд нябесны: я твая» [6, с. 243]; «Я знаю, ты мне пасланы богам / да смерці ты ахоўнік мой» [6, с. 243]; «Хто ты: ці ангел, мне спагадны, / Ці мо спакуснік злы і здрадны? / Мае сумненні развяжы» [6, с. 244]. «Воля неба» в данном случае ассоциируется с предрешенностью и смирением, а «суд нябесны»– с роком и обреченностью, с судьбой. Возникает семантическое разногласие в оттенках перевода эмоционально-чувственной стороны слова.

Полемика автора и переводчика наблюдается при переводе других стихов: «Вообрази: я здесь одна, / Никто меня не понимает, / Рассудок мой изнемогает, И молча гибнуть я должна» [5, с. 53]. ]. А. Дударь предлагает нам свое видение состояния Татьяны, что меняет смысл строк: «Вось уяві: ў самоце злой / Мяне ніхто не разумее. / Развага ўся мая марнее, / Я згіну ў тузе нямой» [6, с. 244]. Переводчик не только наделяет «одиночество» Татьяны эпитетом «злое», но и предлагает белорусскоязычному читателю иную трактовку состояния Татьяны – она находится в «немой тоске». А. Дударь указывает на пребывание героини в «злом одиночестве» возможно потому, что она не может никому открыть своих чувств к Евгению – она «одна» и «молча гибнет».

«Судьба» для Татьяны имеет смысловое сходство с «жизнью»: «Но так и быть! Судьбу мою / Отныне я тебе вручаю, / Перед тобою слезы лью, / Твоей защиты умоляю...» [5, с. 53]. Осуществляя по преимуществу буквальный перевод, А. Дударь все же стремится к адекватному художественному переводу. Это указывает на уникальный подход к интерпретации художественного мира, представленного в произведении-оригинале: «Ды так і быць! Вось лёс я свой / Табе адгэтуль даручаю, / Я слёзы лью перад табой, /Твайго ратунку я чакаю…» [6, с. 244]. Так, словосочетания «защиты умоляю» и «ратунку чакаю» имеют различное лексическое значение благодаря использованию А. Дударем литоты.

Оригинальность переводческой интерпретации просматривается также в адаптации фразеологизмов, сохранение которые не всегда представляется возможным. Это связано с тем, что смысл фразеологизма, переведенного дословно, может остаться непонятым для иноязычного читателя. В таком случае, считает К.И. Чуковский, допустимо использование фразеологизма-синонима, взятого из лингвистики страны, на язык которой переводится художественное произведение [9]. Так, стих «Я знаю: век уж мой измерен» [5, с. 140] А. Дударь переводит следующим образом: «Я знаю: злічаны хвіліны» [6, с. 331]. Возможно, белорусский переводчик посчитал, что фразеологизм «измерить век», соотносимый в русском языке с высоким стилем, будет труден для читательского восприятия и заменил его синонимичным словосочетанием «посчитаны минуты» (т.е. большая часть жизни позади). Кроме того, фразы со словами, не имеющими синонимов в белорусском языке, А. Дударь полностью трансформирует. Стихи «И, зарыдав у ваших ног / Излить мольбы, признанья. Пени» [5, с. 140] в белорусском переводе звучат так: «І, у слязах ля вашых ног / Складаць жаданні, летуценні» [6, с. 332].

В своем письме Онегин называет чувства девушки «искрой нежности», «привычкой милой»: «Случайно вас когда-то встретя, / В вас искру нежности заметя, / Я ей поверить не посмел: / Привычки милой не дал ходу» [5, с. 140]. Эти стихи указывают на несерьезное отношение Онегина к чувствам и признанию Татьяны. А. Дударь, в данном случае, соглашается с важностью смысла этих строк и осуществляет их буквальный перевод: «Выпадкам вас даўней пазнаўшы, / Пяшчоты іскру ў вас спаткаўшы, / Я ей паверыць не пасмеў: / Не даў прывычцы мілай ходу» [6, с. 331].

Однако следует отметить, что некоторые замены А. Дударем слов из произведения-оригинала не всегда оправданы. Онегин пишет Татьяне: «Когда б вы знали, как ужасно / Томиться жаждою любви, / Пылать – и разумом всечасно / Смирять волнения в крови» [5, с. 140]. В переводе зафиксирована иная гамма чувств и побуждений героя: «Калі б вы зналі, як жахліва / Кахання полымем пылаць, / Гібець – і розумам рупліва / Крыві кіпенне сунімаць» [6, с. 332]. А. Пушкин показывает своего героя плененным страстью, что передается посредством слов «жажда», «пылать», «колени» и т.д. А гібець значит прозябать, мучиться [7]: с помощью этого слова А. Дударь указывает не на страстное томление героя, а на его страдание, муку, что вновь выявляет индивидуальное видение переводчиком художественного языка А. Пушкина.

Таким образом, с помощью сравнительно-сопоставительного анализа мы доказали, что личность переводчика оказывает непосредственное влияние на перевод, создавая во многом отличное от оригинала произведение. Трансформация образной сферы, стилистические сдвиги – результат воздействия личности переводчика на оригинальный текст. Диалог автора и переводчика приводит к интерпретации содержательной структуры художественного произведения. Из этого следует, что личность переводчика, его индивидуальная манера письма оказывают значительное влияние на перевод художественного произведения и требуют более детального изучения.