Гегемония, Антагонизм

Такими ужасными словами начинают переоценку политики левых современные философы Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф. Понятие “гегемонии” ввел в оборот еще Плеханов, затем оно нашло специфическое отображение в ленинской политике “диктатуры пролетариата”, затем продолжило свое существование через язык А. Грамши, который выразил в нем не просто стратегическую линию господствующего класса, но, радикально поменяв значение, - которое не привязывается ни к какому временному явлению и лежит в основании власти по-горизонтали, власти не "над" кем-то, а разделенной "с" кем-то. Само разделение здесь, как сущность властвования, не предполагает создание "вертикали власти". Гегемония у А. Грамши – это длительная позиционная война и особость этой войны в том, что в ней нет жертвоприношений во имя некоторой исторической телеологии. Здесь каждый участник артикулирует свою способность понимать и формулировать существующую диспозицию, в рамках существующих консенсусов и здесь нет “классов”, но комплексы “коллективных волеизъявлений”. Смысловая диаграмма двух понятий – гегемонии и антагонизма - напрямую отсылает к дилемме права и индивидуального своенравия. Сравнивая мораль и право по шкале ценностей, можно заметить социальную значимость того и другого. Но чей статус выше? Если под моралью мы будем понимать исключительно индивидуальное качество и, соответственно, этическую состоятельность индивида, то право указывает на характер отношений, в которых производится чеканка личности, - по высшему счету, личности гегемона. Моральные требования ложной морали могут оформляться в тоталитарные системы "духовности" религиозного толка, весьма и весьма далекие от мировых норм права и тем разрушать их, как бы заменяя норму права духовной "благодатью". То, что благодать есть индивидуальный дар, не замечается создателями моральных кодексов. Право, в свою очередь, может скатиться к юридической казуистике и потерять свою разрешительную силу в нормах социальных обязанностей, незаметно превратиться вместо права в обязанность и норму закона. Разрешение подменяется при этом обязыванием. Диаграмма гегемонии и антагонизма, будучи грамотно истолкованной, позволяет овладеть двумя инструментами актуальной игровой политики радикальной демократии, способной разрешать конфликты и, в конечном счете, держать дело солидарных отношений между людьми двумя руками, двумя фундаментально значимыми смысловыми позициями, - дело агона (др.-греч. ἀγών - борьба, состязание).

Аргентинский философ Эрнесто Лаклау и его жена, бельгийский философ Шанталь Муфф сделали попытку восстановить само понятие политического, сферу его проявления, его особую логику, отличную от логики процессов, обычно называемых "политикой", но по-сути своей - деполитизирующих. В большой работе "Гегемония и социалистическая стратегия" [1] они осуществили критический анализ марксистской традиции, отвергая в ней детерминизм "объективных законов исторического развития", понятие "класса", укорененного в экономике. Предложенный ими дискурс-анализ, использующий новейшие разработки постструктурализма, показывает политику через риторику, образующую политическую онтологию, в которой сталкиваются и переоцениваются политические символы. Политика здесь есть дискурс, не сводимый к внедискурсивным "закономерностям развития".

По каким же правилам складывается политический дискурс? Прежде всего, - в основании его лежит диспозиция частного и универсального, неснимаемое напряжение между ними определяет становление политического. Любое универсальное, генерализованное, общепринятое понятие своими корнями уходит в частный символ, "возвысившийся" до универсального, но хранящий в себе след своего происхождения. Выявляя этот след, можно сделать переоценку ценностей. "Конститутивно внешним" в существовании политической идентичности выступает принцип различия, отличный от идентичности-тождества. Идентичность-различие (=личность) и идентичность-тождество (=индивид), - последнее лежит в основании универсализма и иерархических систем власти. Отказ от универсализма, казалось бы, подрывает саму основу  демократического общества, как и отказ от случайностей частного на пути к его возвышению до универсального. При наличии же подлинно политической воли можно сформулировать и здравый экономический проект в котором найдут себя как самостоятельные силы все частные стороны проекта, независимо от уровня их финансовой обеспеченности. При псевдополитике мы видим главенство корпораций сминающих экономическую деятельность мелких частных собственников, срастающихся с органами государственной власти. Ныне необходимы конкретные люди, вполне способные мыслить иначе, иначе мотивировать собственный экономический рост, иначе строить свои экономическо-экологические (хозяйственные) отношения с другими.

Диаграмма позволяет легко увидеть застойный и политически вредный характер привычных форм власти. Возьмем, к примеру, полицию. Здесь не берется в расчет никакая “низовая” демократия, способная создавать свою народную "милицию", совершенную оппозицию существующей “полиции” и встроенную в легальную структуру общества. Когда-то мы развивали эту инициативу в виде ДНД - добровольных народных дружин. Полицию и милицию можно было бы представить как исполнительные ветви власти, но одна из них выражает интересы иерархической, а другая демократической власти. Армию также можно конструктивно представить в ее отношении к народному ополчению. Гражданина с оружием вроде пистолета разумно соотнести по горизонтали с теми, которым доступна ядерная кнопка. Масштаб различия полномочий говорит о масштабе антидемократии. Разоружая граждан, государство уничтожает саму суть демократии. Сейчас даже мысли подобного рода не приходят в голову современным "политикам". А ведь, именно пропагандистам агонистической политики и необходимо инициировать низовую демократию, вести народ (популюс) за собой, а не смотреть сверху вниз на свой народ, выступая на стороне легитимных властей. Демагог в греческом значении слова - это тот, кто не стоит над народом, но ведет его, - ведущий. И дело здесь не в том, чтобы осуществить либертарианский проект демократии "снизу", т.е., анархию, но в том, чтобы реформировать политический строй государства, обнажая его политический дискурс, отделяя его от политиканствующего, и силой этого дискурса восстанавливая онтологию солидарного сообщества. Будучи лишенным такого дискурса, государственный строй заваливается на ту или иную сторону, становясь выразителем двух видов репрессивной власти.

Какие мысли эпохи Просвещения должно реанимировать в новом политическом дискурсе? Учитывая большую сложность этого исторического явления, важно не запутаться в тенденциях. Просвещение породило кроме "гармоничного человека" еще и формы "радикальной демократии" вроде якобинства, а также концепции элитаристского толка. Отсюда, необходимы уточнения, иначе мы легко покалечим свое сознание бредовыми, но такими привычными фетишами просвещенческого толка. У либеральной традиции есть две ветви, которые совсем недавно достигли некоторого баланса. Ранее демократию и популизм связывали с властью толпы - "великого зверя", которому противостояла светлая элитаристская концепция либерализма. Сейчас, пройдя весь 19 и 20 век с его революциями и реакциями, можно говорить о некотором неидеальном балансе противостоящих концепций. Антагонизм выражает себя через популизм политической речи. Популизм подразумевает объединение тех, кто вне системы, для борьбы с системой в ее существующем виде. Популизм левых настаивает на признании антагонизма как основы своей политики В современном политическом пространстве понятия "популизм", "демагогия" а в условиях России - "демократия" и "либерализм" носят явно негативное значение. В последние годы жизни Лаклау выступил за переоценку понятия "популизм", полагая его формой демократической мобилизации снизу, противостоящей технократическому администрированию. Теоретический проект Лаклау и Муфф нам представляется наделенным весьма конструктивным критическим зарядом, позволяющим разрушить (разрешить) засилие псевдополитической риторики, основанной на экономических расчетах, "классовом анализе". Говоря о кризисе, почти все псевдополитики сводят его к кризису в экономике, финансах и тем, собственно, утаивают саму сферу политического с ее особой ранжировкой проблем и смыслов, не редуцируемую к экономической причинности. В такой ситуации радикальное понятие "политической оппозиции" (антагонизм) становится выражением каких-то неструктурированных форм протеста - "оранжевого", "зеленого", "черного", "красного", "белого", - за пределами институциональных механизмов их выражения. Совершенно очевидно, что вместе с искажением понятия "антагонизм", мы видим усиление и репрессию со стороны "гегемонии". Протесты в такой ситуации весьма неорганичны и бесперспективны.

В настоящее время демократическую компоненту необходимо актуализировать в большей степени, чем раньше, ибо либерализм без этой компоненты вырождается в технократические правительства с позитивистской аксиоматикой, договорными консенсусами экспертов, полностью игнорирующей спонтанные и неконтролируемые интересы народа. Когда то Сен-Симон говорил, что государства должны перейти от власти над людьми к власти над вещами. Некоторые философы полагают что само понятие "производство" необходимо дискурсивно различить на производство человека и продуцирование вещей. Опыт производства человека не может в принципе быть подконтрольным государству. Производство как процесс семьи, именно в силу своей автономии, может вести к выявлению органичного человеческого существа. Автономность и самодержавность каждого предполагает противостояние и актуальным демагогам и популистам (в политическом смысле этих слов) необходимо культивировать формы этого противостояния, утверждая приоритет точки зрения народа, над точкой зрения власти, которая подступается к народу "сверху". Тем, кто карабкается по карьерной лестнице вверх, конечно, невыгодна такая популистская деятельность, поскольку она не дает никаких значимых дивидендов. Пожалуй, популистами можно назвать тех, кто обеспечивает политическим статусом общественные группы, за пределами их юридической регистрации. За пределами - значит не подотчетными власти "сверху". Только на этом поприще можно надеяться ожидать появления подлинного гражданского согласия. Наиболее выразительные формы левого популизма, как считает Ш. Муфф, можно увидеть, отнюдь не в США или Европе, но в Латинской Америке – Боливии, Венесуэле, Аргентине, Эквадоре. Там у слабых есть возможность и желание объединяться и коллективным фронтом выступать против доминирующих сил.

Напряжение между частным и универсальным, различием и идентичностью в концепции Лаклау и Муфф занимает центральное место. Но удержаться на этом месте может только амбивалентное существо РАЗУМА, способное "невыносимость" различий удержать силой своего РАССУДКА, а "невыносимую" власть тождества - силой своего понимающего внятливого УМА. Разум удерживающий вместе различенное, несущий бремя двойной невыносимости, поистине великодушный и органичный разум, он словно конек удерживает в себе два склона крыши здания политического. Разум не отменяет закон тождества, но проницательно замечает его - как субстанциальность "снизу", - там где индивид укоренен в своей самобытности и неразменности, - в своей субстанциальной правде. Это уровень "низовой политики". Здесь будет уместно дискурсивно различить и переоценить понятия "верха" и "низа". Внизу ли "низ" или - это направление нашей проницательности (проНЗать)? Вверху ли "верх" или - это предельно индивидуализированное выражение (верх=выражать) прилегания к своей особенности? Верховенство особенного в каждом, его идиоматизм, - на грани идиотизма. Верховенство, с которого начинается, как с идиомы, любая социально значимая семантика. Популизм и есть своеобразная по-верхностная политика. И здесь он может быть достаточно гибким и пластичным, укрепляя мир и лад между людьми. Соединяя так понимаемые "низ" различения (и низового антагонизма) и "верх" идентичности (гегемонии своенравия) мы получаем концептуальную "высь" разума настоящей политики, объединяющей "верхи" и "низы". Никакой нужды нет в формировании сверху народной идентичности, пристегивая его к различным, высосанным из пальца "национальным идеям". Высшая нация нами видится как проект в котором находит себя каждый из умно-рассудительных людей, к какому бы он роду-племени не принадлежал.

Агон логически форматируется четырьмя логическими операторами относительности: 1. связности и импликации, 2. раздельности и эквивалентности, - которые определяют рациональность "гегемонии" и "антагонизма". "Ненадежная артикуляция случайно расположенных практик" располагает, на наш взгляд, строго логическим алгоритмом. Он то и обеспечивает не конфликтную практику гегемонии (агон) в условиях антагонизма. Само понятие “конфликт”, в этом случае, есть метафора - говорящая о неисчерпаемом энергетическом ресурсе реальной демократии. Конфликт не снимается, но разрешается, обеспечивая целесообразное движение социального, не препятствуя складыванию различных конфигураций отношения власти. Структура власти, если она есть, обеспечивает устойчивость в социальном развитии. Ее рациональную структуру можно назвать структурой "здравого смысла". Попробуем ее представить логической тетрадой категорий. Аналитические, синтетические, вещественные и популятивные. Со времени Канта известно значение аналитических (разделительных) и синтетических (собирательных) понятий, которые выражают факт некоей объективной реальности. Через синтетические можно выводить новые ее качества, в разделительных – располагаем идентичностями. Например “человек” – “люди”. Понятие “люди” - собирательное, поскольку позволяет “человеку” расти, воспитываться через приобщенность к “людям”. Но мы далеко не уйдем, если остановимся на такой дихотомии. Кроме этих двух типов понятий можно выделить те, которые указывают на “вещественность” реальности и на “популятивность” (понятия введены в оборот известным биологом, философом С. Чебановым [3]). Их можно пояснить на примере “народа” и “нации” (популяция). Вещественность говорит о конкретной родовой субстанции реально сущего. Не произведя дихотомию второго порядка, мы неизбежно создаем массу формальных противоречий, которые затем безуспешно пытаемся разрешить в связных рациональных теориях, весьма и весьма далеких от политического. В них властное, как бы умерщвляется. Политическое обращает людей в народ, а народ выявляет своих национальных гегемонов. Никакие собирательные синтетические понятия не в состоянии людей превратить в народ. Политическое, - как практики гегемонии, в отличие от социального, - как области устойчивых, отстоявшихся политических практик, маскирующих исходную непредсказуемусть случая своего политического учреждения и, собственно, подменяющих понятия второго порядка понятиями первого. Утверждая популизм можно говорит об особом характере деятельности на основе четырехсторонней смыслоразличительной модели.

После провала советской модели коммунизма будет большим упрощением полагать ее канувшей в прошлое. Переосмыслив трагический урок, можно восполнить коммунистический идеал, концептуализируя его заново. Изучая, как именно осмысляется цель, можно понять почему идеи коммунизма привели к печальным результатам. Шанталь Муфф убеждена, что, проблематизируя идею коммунизма, очищая ее от устойчивых ассоцииаций с бесгосударственным, неантагонистическим обществом, можно восстановить роль политического в реализации коммунистического проекта. Марксистский подход, с ее точки зрения, был не способен признать решающую роль политического, политической борьбы в условиях демократии, не сводимой к "борьбе классов". Неудача марксистского проекта проистекает из его эссенциализма и редукционизма. Новый подход представляет собой соединение идей А. Грамши и достижений постструктурализма (динамический и структурный момент). Социальное здесь рассматривается как дискурсивное пространство с преобладанием политического момента и его ключевых аспектов, выраженных понятиями "антагонизм" и"гегемония". Эти понятия фиксируют измерение радикальной негативности. Она же здесь и лежит в основании радикального различения антагонистических сторон. Говоря про гегемонию и антагонизм стоит припомнить три основных закона социального у Г. Тарда [2]: подражания (делай как я), противостояния (я напротив тебя) и адаптации (мы вместе). Политическое здесь представлено первыми двумя и третий - как разрешение политического в формах социальной адаптации.

Мир в целом, предстает социальным сооружением не нуждающемся в метафизических подпорках. Историческое время мира выступает как мерцательное, прерывистое через случайный антагонизм гегемоний, но в социальности кажущееся непрерывным потоком длительности. Любой порядок при этом есть только частная конфигурация отношений власти. "Естественный порядок" вещей - только результат отстоявшихся практик гегемонии, а не развертывание некой глубинной объективности.

Большая часть исследований Ш. Муфф посвящена критике модели делиберативной демократии (deliberative - свободный выбор) за ее индивидуалистический идейный формат. На примере двух ее версий - Роулза и Хабермаса - философ показывает как они упускают версию антагонистического измерения политики (политичность политики). Настаивая на рационально обоснованной возможности согласия в публичной сфере, они совершенно не замечают политическое, подменяя его "плюрализмом", легитимность которого признается только в частной сфере, а в публичной - он и "носа не кажет". Вместо усиления страстного, волевого, гегемонистского начала у публичных пространств политического, они требуют освободить политику от страстей. Альтернативой такому плюрализму Ш. Муфф предлагает "агонистическую" модель демократии, своеобразный аналог того, что Р. Рорти называл "метафорическим переописанием", но выведенным на публичные пространства из его романической литературной приватности. Такая модель противостоит двум доминирующим либеральным моделям - "демократии объединения сил" (агрегативной) и "демократии принятия решений" (делиберативной). Одна из них скрывает силу гегемонии, другая - силу антагонизма. Сглаживая антагонизмы и устраивая собрания "объединенных сил", эти модели ведут к выхолащиванию политического потенциала в обществе. В них не разрешается принципиальный вопрос о различии "нас" и "их", что оборачивается новой формой господства элит. Политический мир не нуждается в сглаживании антагонизмов, но в отчетливой их артикуляции. Отвергая марксистские идеи классовой борьбы, диктатуры пролетариата и экономического детерминизма, Ш. Муфф предлагает концепцию агонистической демократии без выделения привилегированного субъекта, суть ее в необходимости радикальной демократии всего антагонистического множества (не в смысле множества Кантора, скорее, - множества Лесневского), в котором все крайние точки предельно выражены и через политическую борьбу (мирными средствами, когда нет цели уничтожить противника, но усилить его и себя через противостояние) находится наиболее адекватное решение. Призвание политического - выйти за пределы капиталистического хозяйствования, силою множества социальных агентов в их борьбе друг с другом. Вместо привилегированного агента - рабочего класса, интеллигенции, "свободного человека" с ложной идеей "всеобщего примирения" или "гармоничного общества" - множество радикальных общностей и лиц. Проект освобождения - это не проект освобождения от всякой власти, но в котором само властное стоит в центре проекта и не снимается. Даже понятие "анархия" здесь уместно растолковать с точки зрения антагонизма многих гегемонов, как "новую власть". Ш. Муфф предлагает также различать "политику" и "политическое". Одно - отсылает к измерению "гегемонии", выстраиванию человеческого существования в условиях угрожающих каждый миг конфликтов, другое - к практикам "антагонизма" с его множественностью форм. Именно, отказ понимать политическое через антагонизм множественных форм, создает трудности для либеральных теорий. Такой отказ приводит их к импотенции. Анархическое основание политического агона - это не поле конкурентной борьбы, но соперничество. Соперничество - это форма легальной "вражды", нахождение с "врагом" определенных точек соприкосновения. Компромиссы не отвергаются, но только как преходящий момент передышки в непрекращающемся противостоянии. Диаграмма политического легко превращается в более привычную диаграмму этического и эстетического, если заметить, что в антагонизме каждая из сторон двояко отображает себя как отношение к своему объективному содержанию и как отношение к другому, которое возможно только через формальный язык.  В отношениях антагонизма, каждый субъект, проживая моральное как объективность своего нрава (мораль как форма своенравия), обращен к другому исключительно через метафоры и символы эстетического идеала, ключевой из них – “право”. Эстетическое разрешает конфликтную природу антагонизма не вписыванием его в более общее понятие, но эстетизацией его внутреннего динамизма. Личные интересы нрава и идеал как общая ценность в концепции радикальной демократии реализуются в таком проявлении как “энтузиазм”, - потребности людей отождествляться с идеальным проектом. Постполитический мир, который выражает кризис европейского сознания, лишен такого измерения, в нем преобладает “диффузный цинизм” (Слотердайк П.). Парламенты же подавляют демократические процессы, заменяя их технократическими. Фигура администратора, менеджера в таких процесссах блокирует саму возможность прямого столкновения и толкования людей или групп друг с другом. Менеджер, словно медиум, не управляет процессом, но подстраивает его под свое абсолютно аполитичное содержание. Такому “управленцу” не выгоден дискурс, как сила формирующая правила и законы при помощи значений, которые постоянно меняют свой смысл, он заменяет их условно-фиксированными и тем пресекает движение политического.

Необходимо различить понятия "господства" и "гегемонии". Гегемония есть форма событийного развертывания по горизонтали, тогда как господство стремится снять антагонизм и утвердить закон вертикали. Гегемон - это господин, осознавший себя господином и отрицающий свое господство. Можно соотнести эту ситуацию с мыслями А. Кожева по поводу "раба", "господина" и "гражданина". Гегемония есть гражданская форма власти. Ш. Муфф предлагает заменить понятие "антагонизм" борьбой соперников - агоном, - поскольку это слово звучит избыточно радикально и деструктивно. Соперники же мирно "враждуют". По-существу же, "агонизм" и "антагонизм" - инвариантны и хорошо коррелируют друг с другом. Убирая тему агонизма, демократия упускает значение политической конфронтации, подменяя ее конфронтацией эссенциалистских форм идентификации. Новую гегемонию можно создать только "расстыковав" существующие дискурсы, реартикулярия их для совершенно новой конфигурации власти. Агон есть состояние "позиционной войны", но не мировой глобальной, а гражданской. И "чистого сознания", отражающего якобы "объективную реальность" не существует в такой войне.

Сознание здесь встроено в многомерные практики, дискурсы, игры, конструирующие специфические формы индивидуальностей. В таких играх не аннулируется аффектное, эмоционально-чувственное начало в человеке, но, наоборот, мобилизуется для разрушения старых форм идентификации. Значимым в этом деле представляется не только критика старого (деидентификация), но и выдвижение альтернатив через реидентификацию. Левые теоретики часто упускают двойной аспект политического дискурса, увлеченные критикой господствующей идеологии, что дает возможность множеству реакционных сил поднимать голову. Понятие антагонизма не привязывается к сущности субъекта или объекта, но говорит об определенном типе отношений, дающими понимание пределов всякой объективности. И ключевое значение здесь принадлежит радикальной негативности, негативности исключающей любое эссенциальное единство. Ее онтологическая область - радикальное разделение - гетероонтология, не позволяющая говорить от имени социальной "объективности". Агонистическая борьба проходит на пересеченной местности антагонизмов, где гегемония выстраивает свои порядки. По-существу, политика всегда есть форма политического вторжения с умелым расчленением и сочленением (дез- и ре-артикуляция) конститутивных элементов. Выстраивая коллективную волю "мы", необходимо определить противника, но не в том криминальном смысле, который характеризует редукционистские и эссенциалистские теории с их ярлыками "капитализма" или других "-измов", но в смысле узловых пунктов власти, противостоящих друг другу. Дело не в том, чтобы освободиться от противника, скажем, государства, но в том, чтобы трансформировать многочисленные институты, превратить их в выразителей всего многообразия демократических требований, выразителей реального демократического равенства.