Историческое идеологическое противопоставление России и Америки сквозь видение Алексиса де Токвиля

В 1835 году Алексис де Токвиль опубликовал первый том “Демократии в Америке”, где были собраны его размышлении о “политическом детстве” Америки и предопределены основные угрозы демократическому обществу. Немного позднее другой французский аристократ Астфольд де Кюстин совершает поездку в противоположном направлении и издает свои мемуары “Россия в 1839 году”. Если в первой работе идеализируется децентрализованное устройство США, то вторая - демонизирует тоталитарную систему самодержавия, сложившуюся в России. Именно в начале-середине XIX века возникает противопоставление России как деспотии и Америки как демократии. Обращаясь к Токвилю и Кюстину в контексте их времени, можно провести параллель между теми геополитическими реалиями и бытующим общественным мнением.

В финальной части “Демократии в Америке” Алексис де Токвиль приводит характерное сравнение двух стран: ”В Америке в основе деятельности лежит свобода, в России — рабство. У них разные истоки и разные пути, но очень возможно, что Провидение втайне уготовило каждой из них стать хозяйкой половины мира” [1, с. 227]. Это разветвление имеет неочевидное место в трактате, который был целиком посвящен описанию политической жизни американцев. Появление России в данном рассуждении имеет свои исторические предпосылки.

В первую половину XIX в. Россия в представлениях французской интеллигенции была таким “евразийским жандармом”. Стремительное расширение своей территории и появление России на международной арене заставляло задуматься об угрозе ее экспансии на Запад. Но если в наполеоновское время это устойчивое убеждение носило стратегический характер (в преддверии войны с Россией французский император поручал публиковать статьи о “захватнических планах” своего соперника, начиная с петровского правления [2, с. 128]), то в посленаполеоновской Европе дискурс сместился в зародившиеся сомнения о своем культурном превосходстве. Заграничный поход, Венский конгресс и Священный союз, инициированный Александром I, при всей своей миротворческой направленности также закрепляли Россию как потенциальную господствующую силу в Европе. Однако участие Священного союза в подавлении национальных движениях в Италии и Испании и расправа над политически активными поляками вместе с упразднением Конституции Царства Польского и его реальной автономии побудили рассматривать Россию в свете реакционного варварского стремления против развития вперед.

Французским аристократам открывается неожиданное прочтение «Истории упадка и разрушения Римской империи» Э. Гиббона, для которого внутренняя слабость державы стала главным фактором ее падения [2, с. 130]. Книга, ставшая настольной, напоминала о деградации идеалов Просвещения у европейцев-римлян и предостерегала об угрозе русских-варваров с восточного направления. Мишле популяризировал идею, что русские “не достойны общения с европейскими народами” [3, с. 98], Дидро констатировал неразвитость русского общество и гипертрофию власти, сопряженную с деспотизмом [4]. В политической мысли этот дискурс было необходимо переосмыслить.

“Демократию в Америке” прежде всего стоит рассматривать в контексте кризиса парламентской монархии во Франции. Алексиса де Токвиля интересует, как американское общество пришло к принципам либеральной демократии, которая не состоялась в Старом свете. Он находит причины появления демократии в нравах и верованиях американских пуритан, их образе жизни и только после в сбалансированном законодательстве и политических институтах. Подвергнув их тщательному изучению, Токвиль пытается вывести критерии функционирования рационально устроенной политической системы, обеспечивающей демократию как равенство возможностей всех индивидов. Такое общество гарантирует человеку осознанный жизненный выбор профессии, а отсутствие наследуемого социального положения не приводит к распаду социальных связей. Наоборот, в таких условиях невозможна аристократия, традиционно выполнявшая роль нравственного модератора - эта роль замещена духом закона, поэтому для демократии характерно стремление к одинаковому образу жизни.

Важнейшее и недооцененное наблюдение Токвиля состоит в том, что демократия ничего не стоит, когда не опирается на ассоциации (те же профсоюзы) и сильное независимое провинциальное и городское самоуправление. Централизованное и атомизированное общество неизбежно дрейфует в сторону деспотии [1, с. 205]. Но Токвиль особо акцентирует внимание на беспрецедентность американской системы за счет ее специфики, и представление политического устройства в виде конгломерата местных самоуправлений помогает сколько ни перенять модель демократии, а взять основные инструменты для ее функционирования: конфедеративный децентрализованный строй, двухпалатный парламент, свободу ассоциаций и прессы, инклюзивность законодательства [5, с. 233-237]. Несомненно, что Токвиль, будучи последователем Монтескьё, рассуждал о демократии в обобщенном смысле. Применительно к французской модели Россия явилась антиподом свободного общества.

Но оценка России сугубо как стратегической угрозы не дает понимания коренных причин, и в этом ценность “России в 1839 году” Астфольда де Кюстина, который обращается к противостоянию России с европейскими цивилизациями в дискурсе “борьбы культур”. В отличие от Дидро и Мишле, Кюстин не описывает русский народ как умственно-неполноценный, но отмечает такие локальные личностные черты, как хитрость, расчетливость и дисциплинированность [6, с. 150]. Другие наиболее важные особенности русского “менталитета” маркиз де Кюстин находит в абсолютизировании власти и узких рамках повиновения. Характер русских подданных воспитывается в строгих условиях за отсутствием свободы, отсюда проистекает свойственное им лицемерие. Кюстин пишет: “Из подобного общественного устройства проистекает столь мощная лихорадка зависти, столь неодолимый зуд честолюбия, что русский народ должен утратить способность ко всему, кроме завоевания мира” [6, с. 330].  Под общественным устройством Кюстин подразумевает “перманентное военное положение, ставшее нормальным состоянием государства”. В его исследовании этот феномен берет начало от императора Петра, который “Табелем о рангах” совместил гражданское управление с военной иерархией [6, с. 338].

В теоретических суждениях Токвиля, который не был знаком с работой Кюстина, такое явление представляет собой разновидность демократии:  “Я считаю, что легче установить абсолютное и деспотическое правление в той стране, где условия существования людей равны, чем там, где этого нет, и я думаю, что, если подобное правление будет там установлено, оно не только будет угнетать граждан этой страны, но надолго лишит каждого из них многих главных человеческих достоинств” [1, с. 497]. Но в противовес американскому обществу, для которого одинаковое представление о равных правах есть связующие звено, в России это равенство обеспечивается подчинением обожествляемой власти.

Соответственно, выводы Токвиля о свободе и рабстве как “основах деятельности” в противопоставляемых друг другу государствах можно воспринимать в конфликте между принципами либеральной демократии и тирании единовластия. Сам термин “la servitude” имеет размытые формулировки, предлагается даже трактовать его как “служение” [7]. Для Токвиля “свобода” и “рабство” означают политическую свободу и ее отсутствие, а не атрибуты социального устройства.

Несмотря на все политические инварианты в США и в России, а это также и различия в способах колонизации: освоение фронтира в Америке и создание на освоенных землях социально-экономических связей и экспансия в России, прогрессистский дискурс Токвиля предполагает, что они все же устремлены к единой цели - “стать хозяйкой половины мира”. Если обратиться к настроениям французской интеллигенции, то вывод очевиден: Токвиль предвосхищает столкновение России с тенденцией прогресса в рамках всеобщей демократизации. Самодержавие, православие и народность выступают средством для того, чтобы подморозить ее “тлетворное влияние”.