ЛАВКРАФТИАНСКИЙ КОСМИЦИЗМ ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ СПЕКУЛЯТИВНОГО РЕАЛИЗМА

LOVECRAFTIAN COSMICISM THROUGH THE PRISM OF SPECULATIVE REALISM

Dmitry Kozlov

Student, I.S. Turgenev Oryol State University, Russia, Orel

Аннотация. Лавркафтианский космицизм является уникальным выражением литературной философии, затрагивающей важные онтологические и феноменологические вопросы. Более интересна его связь с относительно новым направлением в постмодернизме, называемым спекулятивным реализмом, очень важно рассмотреть эту связь более детально.

Abstract. Lavrkaftian cosmicism is a unique expression of literary philosophy that touches on important ontological and phenomenological issues. More interesting is its connection with a relatively new trend in postmodernism, called speculative realism, it is very important to consider this connection in more detail.

Ключевые слова: экстернализм, weird-реализм, лавкрафтианский космицизм, объектоориентированная онтология, индифферентизм, спекулятивный реализм, ингуманизм

Keywords: externalism, weird realism, Lovecraftian cosmicism, object-oriented ontology, indifferentism, speculative realism, inhumanism

Г.Ф. Лавкрафт – один из самых шокирующих писателей XX века. К его произведениям всегда относились по-разному, считая его маргиналом и совершенно бездарным творцом, либо гением, создавшим нечто уникальное – новый литературный жанр, даже более того – новую философию, которую его поклонники и последователи назвали лавкрафтианским космицизмом. В чем заключается суть данного направления литературной философии?

Первое, что бросается в глаза при прочтении историй ужасов Лавкрафта это специфическое понимание онтологии, предстающей в очень мрачном виде. Абсолютно все бытие в лавкрафтианских рассказах описывается как место, где человек предстает как совершенно ничтожное существо. Подобный отказ от антропоцентризма свойственен постмодернистским концепциям, которые во многом либо индифферентичны, либо пессимистичны:

«Сейчас все мои истории основаны на фундаментальной предпосылке, что простые человеческие законы, интересы и эмоции не достоверны и не имеют смысла в безбрежной бездне космоса. Для меня нет ничего столь ясного в истории, как образ человека, — его низшие человеческие страсти, условности и стандарты — поданные в естественном виде для других миров или вселенных. Чтобы постичь истинную сущность запредельного, будь то время, пространство или измерение, нужно забыть такие вещи, как органическая жизнь, добро и зло, любовь и ненависть, и все низшие атрибуты для такой незначительной и временной расы, которая зовется человечеством. Если она вообще существует... Только в сценах с людьми персонажи должны иметь человеческие качества. С ними нужно обращаться с усерднейшим реализмом (не спутав с романтизмом), но когда мы пересечем грань безграничной и жуткой неизвестности, — пределов, населенных тенями, — мы должны оставить все человеческое, — и приземленное на пороге этого запределья.»[2]

Стоит отметить, что Лавкрафт никогда не считал себя пессимистом, называя свои взгляды индифферентичными: «Вопреки тому, что вы могли посчитать, я не пессимист, а индифферентист — то есть, я не полагаю ошибочно, что результат воздействия окружающей природы и основных условий для органической жизни, будет иметь какую-либо связь с желаниями или вкусами живых существ либо частью их жизненного цикла. Пессимисты столь же нелогичны, как и оптимисты; поскольку все они представляют, что устремления человечества едины и имеют прямое отношение (фрустрации либо устремления) к непрерывному потоку земных мотиваций и событий. То есть — обе школы в рудиментарном виде сохраняют примитивную концепцию сознательной телеологии — космоса, который, черт возьми, так или иначе безразличен к потребностям и желаниям комаров, крыс, вшей, собак, людей, лошадей, птеродактилей, деревьев, грибов, дронтов или других форм биологической энергии.»[5]

Действительно, мы можем заметить полное безразличие к онтологическому и гносеологическому составляющим человеческой жизни. Причем данное явление в философии Лавкрафта исходит из самого восприятия субъекта, теряющего свою ценность в процессе исторического развития. Продолжая рассуждать о философии космицизма, мы можем прийти к выводу о том, что она является настоящим выражением спекулятивного реализма.

Спекулятивный реализм – есть максима постмодернистской философии, подразумевающая под собой экстернализм, отказ от антропоцентризма, объектоориентированную онтологию.

Ключевым постулатом спекулятивных реалистов является критика кантианского утверждения о «конечности человека» и последующего развития данного постулата в корреляционизме. Всех представителей этого течения заботит вопрос о преодолении двух вещей: корреляционизма и философии привилегированного доступа.

К. Мейясу в своем выступлении «Время без становления» дает определение корреляционизму - это субъектно-объектная связь между сознанием и бытием. По мнению выступавшего философа, данная связь не является правдивой и применимой к реальности. Уделяя внимание доисторическому периоду существования, К. Мейясу утверждает, что мир мог быть анти-корреляционным в то время, когда в нем отсутствовала всякая жизнь, в первую очередь, человек разумный.[4] Корреляции попросту не было во время отсутствия разума как такового, и мир спокойно существовал, когда его не воспринимал субъект. Такая анти-антропоцентричная позиция выводит спекулятивных реалистов в постулирование объектоориентированной онтологии. Экстернальная герменевтика космологии с позиции спекулятивных реалистов позволяет утверждать о полной ненужности субъекта, она буквально провозглашает самостоятельность и независимость объекта от влияния на него разума. Отсюда и исходит критика философии привилегированного доступа, так как всякое утверждение о привилегированном положении человечества в этом мире попросту кажется абсурдным и нелепым для спекулятивных реалистов.     

Дав краткую характеристику данному философскому направлению, мы можем заметить, что абсолютно все эти черты видны в лавкрафтианском космицизме. В качестве примера стоит обратиться к рассказу «Тень над Иннсмутом»: Здесь мы видим максимально объектоориентированное выражение кантианского познания «мысли в себе». Все жители города Иннсмут обречены на превращение в человекоподобных рыб, тем самым становясь служителями культа Дагона и Гидры, существами безвольно, фаталистично познавшими своих богов.[1, C. 142.] Если Кант, приводя в пример христианскую интерпретацию познания вещи в себе через причастие, явно указывает на то, что сам субъект приходит к такому исходу, то Лавкрафт не оставляет никакого выбора человечеству, делая объект познания вершителем его судьбы.

Сам субъект наказывается за попытку доминировать над объектом, в романе Г. Лавкрафта «Хребты безумия» это наглядно демонстрируется: экспедиция, направленная в арктические пустыни, сталкивается с совершенно неведомым человечеству местом, до безумия поражающими обитателями древнего города, который принадлежал цивилизации мифических, обожествленных, но все же реальных, «плотных» существ.[3, C. 19.] Участники экспедиции либо погибают, либо обрекаются на безумную, бессвязную и фантастическую интерпретацию увиденного, так как не могут принять ту реальность, которая предстала перед их взором. Они не могут описать это рационально, объект познания находится даже не в трансцендентном поле субъекта – он просто не может восприниматься в какой-либо ипостаси. Данный сюжет показывает существование человека в максимально экстернальном ключе, что опять же соответствует постулатам спекулятивного реализма.       

Такого рода «онтология ужаса», неприятия, «странности», неописуемости, выражающаяся через примат объекта завязана на «weird реализме» - термине, часто упоминаемом в работах Г. Хармана, который одним из первых рассмотрел лавкрафтианский космицизм с точки зрения спекулятивного реализма: «Мой интерес к нему (Лавкрафту) обусловлен тем, что, на мой взгляд, в его странных (weird) произведениях учреждается сцена для целого философского жанра . Вот что я говорил в своем выступлении 27 апреля: «как показывает название вчерашней конференции по Лавкрафту, реализм всегда в каком-то смысле странен. Он — о той странности, которая есть в реальности и которая не спроецирована в реальность нами. Она уже там просто потому, что является реальной. Так что это своего рода реализм без здравого смысла».[6, C. 170.]

Такое восприятие философии Лавкрафта исходит из критики феноменологии М. Хайдеггера – одного из ведущих философов XX века. Если Эдмунд Гуссерль в своей феноменологии призывает нас сосредоточиться исключительно на том, как все нам является, то мятежный Хайдеггер указывает, что явление относительно редко встречается в человеческом опыте. Вот почему он предлагает нам свое базовое различие между подручными средствами (Zuhandenheit) и наличными сущностями (Vorhandeheit).[6, C. 172.]

Критика со стороны объектоориентированных онтологов состоит в том, что понятия подручных средств и наличных сущностей всегда трактовались неправильно, возможно, даже и самим Хайдеггером, так как два этих понятия невозможно рассматривать в рамках антагонизма или дихотомии – все это единое целое, составляющее свойства одного объекта. Наличная сущность может также быть и подручным средством в рамках определенного бытийного факта.

Когда в Объектоориентированной онтологии говорят о странности, то пытаются схватить зазор между реальностью и ее эксплицитными проявлениями — зазор, который можно обнаружить в произведениях Лавкрафта. Восприятие бытия с точки зрения weird-реализма и есть попытка построить объективную, настоящую реальность, которая предстает перед человеком.

Другой проблемой является герменевтика восприятия объекта человеком, откуда и берется «странность» лавкрафтианского реализма. Мы никогда до конца не уверены, что же такое объект. Определяем ли мы его как не более чем электроны или не более чем форму в сознании, мы подменяем непостижимую реальность вещей интеллектуальной моделью того, какова их глубинная реальность должна быть. В этом смысле, взгляды Лавкрафта сохраняют weirdness объектов от забвения в философиях виртуального. Тогда как эти философии заслуживают восхищения за то, что отстаивают реализм от любой формы идеализма или узко физикалистского материализма, они не правы в том утверждении, что объекты всегда крайне специфичны. Лавкрафт остается на материальном/феноменальном плане, который не дает ему быть полноценным метафизическим реалистом. Но он по крайней мере схватывает weird напряжение в самих феноменах, всегда в напряженном распадении из своих качеств. Это хромой реализм, упускающий подлинную скрытость вещей, но все же weird реализм.[7]

Таким образом, рассмотрев философию Лавкрафта с точки зрения спекулятивного реализма, мы можем заметить, что со временем данный писатель смог потерять свой маргинальный и «несерьезный» ореол, превратившись в настоящего литературного философа, который задается самыми важными вопросами философии – онтологией и феноменологией.

Данное утверждение можно опровергнуть тем, что сами спекулятивные реалисты не раз упрекались в маргинальности, но на мой взгляд они лишь отражают объективную реальность нынешнего человеческого бытия – реальность, где чугунные, грязные плиты, нарочито телесные и материальные наконец втащили на метафизический, грациозный платоновский пир. Казалось бы, этим чугунным плитам здесь не место, но они с каждым днем все более органично вписываются в картину происходящего.